До самого рая

Спасибо – как всегда – за подарки Чарли на день рождения; в этом году они особенно кстати. Нормирование сейчас такое жесткое, что у нее уже больше года не было вообще никакой новой одежды, не говоря о платье. Спасибо и за то, что ты разрешил мне сделать вид, как будто это от меня. Я так хотел – мне часто этого хочется – рассказать ей о тебе, рассказать, что есть еще человек, в далеких краях, который тоже думает о ней и любит ее. Но я понимаю, что это небезопасно.

Сегодня я ходил беседовать с директором школы. В прошлом году, когда она была в одиннадцатом классе, я заподозрил, что в школе ее станут отговаривать от поступления в университет, хотя все учителя это поддерживали – да даже если бы не поддерживали, ее оценки по математике и физике гарантировали поступление как минимум в технический колледж.

Я уже многие годы пытаюсь сформулировать для себя, какова общая картина ее проблем. Как ты знаешь, исследований о долгосрочном воздействии ксикора на тех детей, которые принимали его в 70-м, очень мало – отчасти потому, что мало кто выжил, отчасти потому, что опекунам и родителям выживших не очень-то хотелось подвергать детей еще каким-то исследованиям и тестированиям. (Я сам – один из тех эгоистичных людей, которые стоят на пути научного знания и не разрешают изучать своего ребенка.) Но опубликованные статьи из наших центров и разных институтов Старой Европы, которые лучше финансируются, мне мало что объяснили; я пока не вижу, чтобы особенности моей Чарли были отражены в тех описаниях, которые мне довелось читать. Я, впрочем, хочу уточнить, что объяснения я искал не для того, чтобы лучше понять ее и больше любить. Но в глубине души я всегда надеялся, что если есть другие люди, похожие на нее, то она сможет когда-нибудь встретить кого-нибудь узнаваемого, близкого. У нее никогда не было друзей. Я не знаю, насколько глубоко она ощущает это свое одиночество, да и есть ли у нее вообще способность осознать его (у ее несчастного отца была). Но больше всего я хочу, чтобы кто-нибудь когда-нибудь избавил ее от одиночества, и желательно до того, как она осознает, что это было за чувство.

Но пока никого нет. Я так и не знаю, насколько она понимает, что многого не понимает, – ну, ты знаешь, что я хочу сказать. Иногда мне кажется, что я обманываю себя, что ищу в ней нечто человеческое, а оно полностью выжжено. А потом она говорит что-нибудь удивительно глубокое, что-то проникновенное, и я прихожу в ужас – вдруг она успела почувствовать, что я сомневаюсь в ее способности к рефлексии. Однажды она спросила, больше ли я ее любил до болезни, и у меня было такое чувство, как будто меня ударили в солнечное сплетение; мне пришлось схватить ее и прижать к себе, чтобы она не видела выражения моего лица.

– Нет, – сказал я. – Я всегда любил тебя так же, как в день твоего рождения. Я никогда не хотел, чтобы мой котенок был другим.

Но чего я не сказал, потому что это ее бы запутало, потому что показалось бы оскорбительным, – это что я люблю ее теперь больше, чем раньше, что моя любовь к ней так бездонна оттого, что она более яростная, что она темна и бурлива, как бесформенный сгусток энергии.

В школе директор показала мне список из трех технических колледжей, которые, по ее мнению, могут подойти Чарли: все в пределах двух часов от города, все маленькие, хорошо обороняемые. Все три гарантируют выпускникам занятость третьего уровня или выше. Самый дорогой из них принимал только девочек, его я и выбрал.

Директор сделала пометку. Потом, помолчав, сказала:

– Большая часть государственных работников первого уровня обеспечивают круглосуточную охрану своим детям, – сказала она. – Вы хотите использовать силы колледжа или, как и раньше, свои?

– Продолжу использовать свои, – сказал я. Государство, по крайней мере, это оплачивает.

Мы обсудили еще разные мелочи, потом директор встала.

– У Чарли сейчас закончится последний урок, – сказала она. – Привести ее, чтобы вы смогли отправиться домой вместе?

Я сказал, что это было бы замечательно, и она вышла из кабинета предупредить своего помощника.

Я встал и подошел к фотографиям учеников, развешанным на стенах. В городе осталось четыре женских частных школы; эта – самая маленькая, она привлекает, как это формулирует сама школа, “усердных” девочек, хотя это эвфемизм – вовсе не все девочки академически одарены. Скорее речь идет о фундаментальной застенчивости их учениц, о “поздней социализации”, опять-таки в терминах школы.

Директор вернулась с Чарли, мы попрощались и вышли.

– Домой? – спросил я, когда мы сели в машину. – Или развлечься?

Она подумала.