До самого рая

– Он пытался выбрать подходящее время, чтобы поговорить с тобой, Чарли, – сказал он. – Но он не хотел тебя волновать. Он не хотел, чтобы ты расстраивалась.

– Но я расстраиваюсь сейчас, – сказала я, и на этот раз уже Дэвиду пришлось усадить меня рядом с собой на кровать, обнять и начать укачивать, точно как это делал дедушка.

– Чарли, Чарли, ты такая храбрая, – сказал он. – Уже почти все, Чарли, уже почти все.

И я плакала и плакала, хотя мне было стыдно плакать, было стыдно, что я плачу о себе не меньше, чем о муже: я плакала, потому что знала так мало, и потому что понимала так мало, и потому что, хотя муж не любил меня, я его любила и он, мне кажется, это знал. Я плакала, потому что он по-настоящему любил другого человека и этот человек знал обо мне все, а я о нем – ничего; я плакала, потому что этот человек теперь тоже его терял. Я плакала, потому что он был болен, но не подумал или не смог сказать мне – я не знала, в чем именно было дело, но это не имело значения: главное, что не сказал.

Я плакала еще и потому, что знала: мой муж – единственная причина, по которой я могла бы остаться в Восьмой зоне, а теперь он умирает, и я здесь не останусь. Я плакала, потому что мы оба отправлялись в разные места, поодиночке, и ни один из нас никогда больше не вернется в эту квартиру, в эту зону, в этот муниципалитет, в эту префектуру.

Остаток ночи и всю пятницу мы ждали смерти моего мужа. Ранним утром Дэвид ушел в Центр, чтобы отметить наше отсутствие на работе. Фриц, который тоже жил в Корпусе семь, как и Дэвид, не был женат, и поэтому можно было не беспокоиться о том, что жена не знает, куда он делся.

Вернувшись, Дэвид дал моему мужу немного жидкости из своего термоса, и его лицо расслабилось, а дыхание стало глубже и спокойнее. “Можно дать ему больше, если станет по-настоящему плохо”, – сказал он, но ни Фриц, ни я ничего не ответили.

В полдень я приготовила обед, но никто не стал есть. В 19:00 Дэвид разогрел обед в духовке, и на этот раз мы все поели, сидя на полу в нашей с мужем спальне и наблюдая, как он спит.

Мы ни о чем не говорили или говорили очень мало. В какой-то момент Фриц спросил Дэвида: “Ты из Министерства внутренних дел?”, на что Дэвид слегка улыбнулся и сказал: “Типа того”, – и Фриц перестал задавать вопросы.

– Я работаю в Министерстве финансов, – сказал он, и Дэвид кивнул. – Ты, наверное, это и так знаешь, – добавил он, и Дэвид снова кивнул.

Наверное, было бы уместно спросить Фрица, как и когда он познакомился с моим мужем, давно ли они знают друг друга и не он ли посылал моему мужу записки. Но я не спросила. Конечно, я думала об этом в течение долгих часов, но в конце концов не стала спрашивать. Я не хотела это знать.

В ту ночь я спала в своей кровати. Дэвид спал на диване в гостиной. Фриц спал с моим мужем в его кровати и обнимал его, хотя мой муж не мог обнять его в ответ. Услышав, как кто-то произносит мое имя, я открыла глаза и увидела Дэвида, стоящего надо мной.

– Пора, Чарли, – сказал он.

Я посмотрела туда, где совершенно неподвижно лежал мой муж. Он дышал, но еле-еле. Я подошла и села на пол у изголовья его кровати. Его губы были бледного пурпурно-голубого цвета – я такого у человека никогда раньше не видела. Я взяла его за руку, которая была еще теплой, но потом поняла, что теплой она была только потому, что ее держал Фриц.

Мы сидели так очень долго. Когда начало всходить солнце, дыхание моего мужа стало хриплым, и Фриц посмотрел на Дэвида, который сидел на моей кровати, и сказал: “Дэвид, прошу тебя, пора”, – а потом посмотрел на меня, потому что я была его жена, и я тоже кивнула.

Дэвид раскрыл моему мужу рот. Потом достал из кармана кусочек ткани, окунул в термос, выжал ему в рот и обтер десны, внутреннюю часть щек и язык. А потом мы все услышали, как мой муж начинает дышать все медленнее, глубже и реже и, наконец, перестает совсем.

Фриц заговорил первым, но обращался он не к нам, а к моему мужу.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Мой Эдвард.

Тогда я поняла, что он последний, кто по-настоящему разговаривал с моим мужем, потому что, когда я наконец увидела мужа в четверг вечером, он больше не мог говорить. Фриц наклонился, чтобы поцеловать его в губы, и Дэвид отвел глаза, но я отворачиваться не стала: я никогда не видела, чтобы кто-то целовал моего мужа, и никогда больше не увижу.

Потом он встал.

– Что нам делать? – спросил он, и Дэвид сказал:

– Я о нем позабочусь.

Фриц кивнул.

– Спасибо, – сказал он, – большое тебе спасибо, Дэвид. Спасибо.

Я подумала, что он снова заплачет, но он не заплакал.

– Ну вот, – сказал он и посмотрел на меня. – Прощай, Чарли. Спасибо за… за то, что ты была так добра ко мне. И к нему.

– Я ничего не сделала, – сказала я, но он покачал головой.

– Сделала, – сказал он. – Ты была ему дорога. – Он прерывисто вздохнул и взял свою сумку. – Жаль, что у меня ничего не останется на память о нем.