До самой сути

Разговор возобновила Нора. Тон у нее был все такой же задумчивый, и внизу, под ними, все так же стремительно катилась Джозефина.

— Она очень несчастна. Не любит мужа. Я хочу сказать, не испытывает с ним чувственной радости. Однажды мы с ней выпили, и она призналась; но только мне одной.

А он-то считал Нолендов чуть ли не образцовой парой!

— Но она так носится с ним, — возразил Пи-Эм.

— Это потому, что ее мучит совесть. Она сознает, что второго такого человека на свете нет, и ей стыдно его обманывать.

Пи-Эм так и подскочил. Лил обманывает мужа! Если бы речь шла о любой другой женщине в долине, он бы поверил, но маленькая Лил Ноленд!..

— Это сильнее ее. Тебе не понять. Бывают женщины, у которых внезапно появляется потребность напиться.

Вспомни Ресника…

Ресник, когда-то обитатель долины, дружил с ними.

Человек он был тихий, почти робкий, до смешного щепетильный. Два-три раза в год, редко чаще, у него начинался запой. Он с ходу пускался во все тяжкие. Бросал жену, детей, не давал о себе знать по две недели, иногда даже дольше, и в один прекрасный день оказывался на другом конце Штатов. Однажды во время такого запоя сел в Лос-Анджелесе на пароход и опомнился лишь в Панаме. Еще несколько часов — и уплыл бы в Китай.

Не то же ли самое происходило, в общем, и с его, Пи-Эм, матерью.

— Время от времени Лил нужен мужчина, какой — не важно. К счастью, она достаточно владеет собой, чтобы выбирать тех, кто будет молчать.

— Кого, например?

— Одного из ковбоев. Это проще, и после им не приходит в голову предъявлять права на нее.

— То есть людей вроде Рауля?

— Рауль тоже через это прошел.

Зачем она рассказывает все это, да еще сегодня, когда он по уши в дерьме?

У него мелькнуло подозрение, он уголком глаза посмотрел на жену, и машина показалась ему аквариумом.

Неужели с Норой такая же история?

— Лил очень от этого страдает.

Он едва не спросил: «А ты?»

Он ведь переживает сейчас один из тех моментов, когда человек чувствует, что способен все понять. Он не рассердился бы на жену за правду. Во всяком случае, пока что.

Его удержала своего рода трусость. Он взмок от пота.

В голове шумело. От непрерывного сверкания молний болели глаза, при каждом раскате грома в приемнике начинало трещать, и Пи-Эм ограничился тем, что пробормотал:

— Выключи радио, ладно?

День был не такой, как обычно. Решительно не такой.

Этот день…

Ему хотелось разрыдаться.

8

Мрачное предчувствие появилось у Пи-Эм в тот момент, когда им удалось наконец переправиться через Джозефину. Они почти два часа ждали, пока схлынет вода, но она все равно доходила до ступиц колес, и Эшбриджи не без труда выбрались на берег; камни скатывались вниз, и машина скользила.

Отъехав метров на сто, они услышали два коротких гудка, и Пи-Эм непроизвольно вздрогнул; сегодня он вообще был не в своей тарелке.

— Это Фолк, — сказала Нора, протирая окно со своей стороны. — Ответь ему.

Пи-Эм в свой черед два раза нажал на клаксон. Такая вежливость — обычай долины. Ночью здороваются с помощью фар.

— Он, кажется, едет взглянуть на реку.

— На грузовике?

О Фолке говорили редко но той простой причине, что о нем нечего было сказать. Сейчас он вылез из принадлежащей ему лачуги, сел в свой красный грузовик и, похоже, ведет его почти следом за машиной Пи-Эм.

Хотя Фолк и держит скот, он все-таки не то что настоящие владельцы ранчо. Года три-четыре тому назад он прибыл в здешние края со Среднего Запада — не то из Огайо, не то из Калифорнии. За грузовиком его катился спальный прицеп серебристого цвета.

На родине Фолк, вероятно, работал автомехаником, возможно, был даже совладельцем небольшого гаража — деньги у него водились.

Прежде всего они с женой осуществили мечту всей жизни — прокатились по Тихоокеанскому побережью: от Сан-Франциско до мексиканской границы. Потом надолго расположились со своим прицепом у входа в один из каньонов. Фолк был здоровенный мужчина необъятных размеров, жена его — маленькая смуглянка.

В один прекрасный день стало известно, что Смайли сдал ему в аренду несколько тысяч акров и двухкомнатный домик, давно уже пустовавший.

Вот почти и все, что знали о Фолке. Жена его прониклась к долине отвращением и уехала обратно. Он жил один.

Сам исполнял обязанности ковбоя, сам стряпал. Стряпал — это, конечно, просто так, для красоты сказано: у него на задворках всегда возвышалась груда консервных банок.

Пембертон, а он в таких вещах разбирается, утверждал, что Фолк — прирожденный скотовод. Вечером в субботу, никогда по будням, Фолк отправлялся в Тумакакори, вваливался в бар, набитый индейцами и мексиканцами, напивался и все воскресенье проводил в постели.

Почему Пи-Эм сразу взбрело в голову, что два гудка Фолка означают не обычное «Привет!», а что-то другое?

Правда, в этот момент он проходил критическую точку похмелья. В голове шумело слабее, чем утром, но он испытывал недомогание, выражением которого в плане нравственном был приступ пессимизма и отвращения к себе.