До седьмого колена

Дмитрий остановил машину на обочине ухабистой грунтовой дороги и выключил зажигание. Двигатель пожилого «Опеля» заглох, испустив напоследок странный звук, напоминавший глубокий вздох облегчения. Фары погасли, машину со всех сторон обступила теплая, бархатистая темнота. Небо разом посветлело, сделавшись из черного темно-синим, и на нем проступили мерцающие россыпи звезд. В приоткрытые окна, перебивая запахи табака и бензина, сочился густой, сладковатый аромат цветущей сирени. В траве самозабвенно стрекотали сверчки; в машину, беспорядочно трепеща крыльями, влетела серенькая ночная бабочка и стала биться о ветровое стекло. Глядя на нее, Юрий на ощупь отыскал пепельницу, раздавил там окурок и, вынув из кармана милицейский пистолет, передернул ствол. Маслянистый металлический щелчок затвора разрушил очарование теплой летней ночи; она

действительно была нежна, эта погожая ночка, но ее бархатистая мягкость предназначалась не им.

– Может, выкурим еще по одной? – негромко предложил Светлов.

– Не вижу в этом смысла, – ответил Юрий, которому тоже никуда не хотелось идти. Увы, идти было надо. – Курить – здоровью вредить, да и время тянуть ни к чему. Как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь. Это как визит к стоматологу – страшно только до тех пор, пока тебя не начали сверлить.

– Да ты просто кладезь премудрости, – с нервным смешком сказал Светлов. – Что ни фраза, то афоризм. Может быть, все-таки передумаешь? Одна голова хорошо, а две лучше.

– Только в том случае, когда речь не идет о простреленных головах.

– Тьфу на тебя! – огорчился Дмитрий. – Разве можно так шутить?

– А кто шутит? – удивился Юрий. – Ты подумал, что я скажу Лидочке, если тебя продырявят?

– А что я ей скажу, если продырявят тебя?

– Меня не продырявят, особенно если у меня под ногами не будут путаться главные редакторы со своими блокнотами и двумя левыми ногами, – отрезал Филатов. – Ты извини, Дима, но мне сейчас недосуг с тобой нянчиться. Это как раз тот случай, когда музам лучше помолчать.

– Сволочь ты, Юра, – обиделся Светлов. – Эгоист. Только о себе думаешь.

– Ага, – сказал Юрий. – И, что характерно, ты с этим ничего не можешь поделать.

– Тьфу, – повторил Светлов. – Послушай, а может...

Он замолчал, не закончив фразу, потому что Филатов его не слушал – он уже был снаружи, превратившись просто в темный силуэт на фоне ночного неба. Затем Юрий сделал один бесшумный шаг в сторону и исчез, растворившись в темноте. Дмитрий еще немного посидел неподвижно, до рези в глазах вглядываясь в ночной мрак, но не заметил в ночи никакого движения. Где-то в отдалении коротко прошуршали кусты, но был это Филатов или какая-нибудь бродячая кошка, Дмитрий так и не понял.

Тогда он закурил и стал ждать. Это оказалось нелегко, нервы были натянуты как струны, рукам не лежалось на месте – они беспокойно шарили вокруг, хватаясь то за мобильный телефон, то за ключ зажигания, то за ручку домкрата, который Филатов заставил его положить под сиденье и велел «в случае чего отбиваться этой штукой». Дмитрий полагал, что насчет домкрата его приятель просто пошутил – у него было довольно своеобразное чувство юмора, и доброй половины его шуток Дмитрий не понимал. Одно он знал наверняка: если бы действительно существовала малейшая возможность того, что ему придется от кого-то отбиваться, Юрий ни за что не оставил бы его одного в машине, вооружив такой неудобной и бесполезной железкой, как домкрат. Так что домкрат, вероятнее всего, был просто конфеткой, которую добрый дядя Юра дал неразумному дитяти, чтобы оно наконец отстало от него и не путалось под ногами: вот, дескать, тебе боевой пост, а вот и оружие. Жди меня, и я вернусь... Это было немного обидно, но Дмитрий понимал, что Филатов прав: там, куда отправился бывший десантник, от главного редактора популярного еженедельника «Московский полдень» было бы больше вреда, чем пользы.

Подбрасывая на ладони трубку мобильного телефона, Дмитрий боролся с искушением позвонить Одинцову. Впрочем, Филатов был прав и тут: у них не было никаких доказательств, за исключением голословных утверждений Марины Медведевой, и времени на то, чтобы убеждать Одинцова в своей правоте, тоже не было. Досадливо крякнув, Дмитрий убрал мобильник от греха подальше в бардачок, закурил еще одну сигарету, скрестил руки на груди, чтоб не хватались за что попало, и стал терпеливо ждать, чутко вслушиваясь в ночные звуки.

* * *

Выйдя из машины, Юрий осторожно, стараясь не производить никакого шума, двинулся вдоль утопавшей во мраке кривой и ухабистой деревенской улицы. До конечной цели его путешествия было еще довольно далеко, но он все равно крался, как вышедший на тропу войны индеец, чтобы не потревожить сон цепных собак: собачий концерт мог насторожить того, кому он собирался нанести столь поздний визит.