До свадьбы доживет

Они уже далеко ушли вдоль озера. Пора было возвращаться. Приближалось время ужина. Тине захотелось еще кое-что сказать, чтобы подвести итог. Обидится ее собеседница? Ну и пусть. В конце концов не она, Тина, завела этот душещипательный разговор. Она тут по работе. Выполнит программу пребывания и распрощается навсегда.

– Я одно поняла за то время, что в себя приходила. Обманщики всегда несчастны. Любой обман – мерзость. И каждый это прекрасно понимает. Рано или поздно до всех доходит. Каково это – жить и чувствовать себя мерзавцем, а? А больше мне нечего сказать. Театр хорош в театре. А в жизни он рано или поздно удушит.

Елена кивнула в ответ на ее слова, как китайский болванчик.

Мимо них прошли бабушка с ребенком лет трех.

– Тити! Тити камить! – говорил ребенок.

Неужели русские? Хотя – почему бы и нет?

– Птичек кормить! – подтвердила бабушка, – Завтра опять будем птичек кормить.

Бабушка была в пуховом сером платке и справных зимних сапогах. Зима, конечно. Декабрь. Только в Монтрё было сегодня днем +10. Ну и что? Все равно же зима. Русская бабушка была одета так, как искони положено одеваться зимой. Хорошо, что не в валенках с галошами.

– Тити! Тити камить! – настаивал ребенок, показывая ручкой в варежке в сторону озера.

Тина и Лена переглянулись и улыбнулись друг другу.

– Няня! Тити камить! Аааааа! – потребовал малыш, стремясь криком победить непреклонную судьбу.

– Сейчас ужинать пойдет Андрюша, – ласково, но непреклонно отвечала судьба, – Пюрешку кушать. Потом в ванночку. Няня сказку почитает. И баиньки. А птички – завтра. Не улетят птички. Никуда не денутся.

– Аааааааа! – протестовал непокорный русский мальчик.

– А будешь кричать, все птички улетят. Испугаются и пшшшшшш! Полетели-полетели в дальние края, – объявила няня.

– Андюся тозе в дальние кая! Тити камить!

– В дальние края лететь долго. А птички сейчас – вон они. Завтра возьмем булок, и накормим птичек.

– Многа буляк!

– Мешок булок возьмем завтра и много птичек накормим.

Малыш плелся, не оглядываясь больше на озеро. Уговорили его, уломали.

– Из нашего дома, – пояснила Елена, – почти одни русские все и скупили. Там пониже квартиры не такие дорогие. Вот у этого мальчика, Андрюши, маме знаешь сколько лет? Двадцать один!

– А папе сто! – иронически продолжила Тина.

– Ну, почти, – горько хмыкнула Лена, – Шестьдесят семь. Тоже…

– Не хрен собачий, – подхватила Тина.

– Ага. Смышленый мальчик. Вот – няню ему привезли. Хорошая няня, старается, заботится о нем. Папа в Москве большую часть времени. Деньги кует. А мама пользуется радостями жизни.

– Няня такая аутентичная! – восхитилась Тина.

– И мальчик тоже. Видела? Шубка, шапка, варежки.

– «Шалун уж отморозил пальчик», – процитировала Тина, – Вот бы Набоков тут увидел. Обалдел бы.

– Все уже со своей судьбой рождаются, кто с русской, кто с немецкой, кто с французской… – начала было Лена и вдруг продолжила невпопад, – Слушай, а что если он от меня к этой вашей Кире уйдет, а? Вспоминал ведь вчера… Первая любовь…

– Ты что? – засмеялась Тина, – Кире пятьдесят пять. Они с мужем – душа в душу живут. Он ее слушается, как младший офицер генерала. У нее жесткие правила. Не забалуешь. Тем более там преступление было совершено, сама же знаешь.

– Пятьдесят пять – делу не помеха, – вздохнула Лена.

– Да перестань. Это не то, чего ты можешь бояться.

– Асю? Да? – с придыханием спросила бедная супруга олигарха.

– Вообще ничего не бойся. Живи и радуйся. Смысла нет себя терзать.

Они подходили к прекрасному дому из зеркального стекла, похожему на океанский лайнер.

– Проголодалась! – сказала Елена, – А ты?

– Ужасно!

– Пошли скорее, ужин нас уже ждет.

Тине удалось в свой свободный день съездить за новогодними подарками для своих. Своих у нее теперь было очень мало: Луша, Лиза, Васька, которую она так и не успела повидать перед отлетом в свою неожиданную командировку. Лушка обрадуется новому платью, Лиза – серебряному браслету. А вот чем Ваську порадовать? Случайно забрела Тина в магазинчик, который называется в Швейцарии брокенштубе, торгующий всяким старьем, и обнаружила там картину, написанную неумелым и при этом талантливым художником, а потому яркую, самобытную. Это был портрет девочки лет пяти на деревянной лошадке. Ярко-вишневый фон оттенял серую в яблоках лошадку и большеглазую серьезную всадницу в пронзительно-синем платье с оборками. Радость жизни так и изливалась с полотна, заставляя улыбаться. Такую картину мог создать или ребенок, или старик. Хозяйка магазинчика, заметившая интерес Тины, рассказала, что портрет этот сделал давным-давно один счастливый старый человек.

– Это его внучка. Прекрасная женщина была, образованная, врачом стала, невропатологом. И прожила долгую яркую жизнь. Умерла недавно, девяносто семь лет ей было. У нас принято ненужные вещи отдавать старьевщикам на продажу. Вот мне и принесли. Наша семья с их семьей веками по соседству живет.

– Как же они отдали такую дивную картину? – поразилась Тина.