До свадьбы заживёт

Словно какое-то предчувствие застучало в груди, толкнулось в уши высоким писком, Эдик напрягся и внимательно всмотрелся в лицо мужчины, улыбающегося, рассматривающего блондина с веселым интересом. Не глядя на Вадима, только слегка повернув голову в его сторону, татуированный спросил непринужденно:

- Ну, как дочка-то?

Затонский хлопнул глазами и уставился на Вадима, застегивающего ему куртку:

- Чья дочка?

- Его, его! Не знал, что у него дочура имеется? Че ж ты, Дим-дири-Дим, мальчику своему не доверяешь? – хохотнул мужчина, радостно осклабившись. – Такую важную вещь не сказал. Хотя, мальчонок, смотрю свежачок…

- Ну ты и гнида, Герасим, - с ненавистью произнес Вадим, - у тебя изо рта вечно какое-то дерьмо льется. Пошли, - потянул он за собой окаменевшего Эдика.

Потом Затонский и сам не мог объяснить, почему известие о том, что у Вадима Решитова есть ребенок, так его ошеломило.

Может быть, дело было в том, что он никогда не мечтал о брате и сестре, понимая, как сильно младшие дети перетягивают на себя родительское внимание, и эгоистично не желая этого. Нельзя сказать, что Эд видел в своем парне родителя, но понимание того, что тот может любить еще кого-то и в битве за любовь дети выигрывают, его не оставляло.

А может, сыграли роль два слова «не доверяешь»…

А возможно, была реакция на фразу о «тройничке», против которого его парень не возражал… черт знает.

Но в навалившемся чувстве внезапного одиночества и холода Эдик потерялся.

Сразу что-то такое стало сверлить голову: то ли страх, что Вадим сейчас силой потащит в групповуху, а Эдик здесь в гей-клубе один, и несовершеннолетний, и родителям сообщат, то ли что Дим, его Дим спал с женщиной и любил ее, наверно, и он… блядь, да он, может, женат? И вот дочка, и спокойно можно выкинуть из жизни глупого, легко подсевшего на секс с ним школьника, и вернуться в семью… как знать.

Не до копаний в сумбуре мыслей и чувств было Эдуарду Затонскому, семнадцати лет от роду, стоящему на пороге взрослой жизни, но по сути еще подростку.

Сейчас он твердо знал одно: его мир, в котором он жил столько времени спокойно и счастливо, дал серьезную трещину, ведь его предали и унизили, а он и осмыслить это не готов, и привыкнуть к этому не успел.

- Эд, - потянул его к себе обеспокоенный Вадим, - я тебе дома все объясню.

- Ну я пошел, - довольный реакцией на сказанное собой, татуированный, лыбясь во весь рот, небрежно вернулся в зал, в котором всё еще скакал голышом парень в одной жилетке и носках.

Гремел тот же трек, и охрана только-только подхватилась на непотребство… наверно, и минуты не прошло. А Эдик, ошеломленный и раздавленный, стоял рядом с чужим человеком, который ищуще заглядывал ему в глаза, что-то говорил, зачем-то тянул за рукав.

Затонский вырвался из захвата, машинально пробежался по застегнутой молнии пальцами и с застывшими сухими (мальчики не плачут!) глазами пошел куда-то, стараясь ступать твердо, но земля качалась и ноги были ватные, не свои.

- Лапочка… – пробился сквозь писк в ушах растерянный голос бывшего парня.

Враз пересохшие губы шевельнулись, и Эдик глухо, выталкивая из себя слова, сказал:

- Не ходи за мной, пожалуйста. И домой тоже не приходи больше.

***

Еще два часа назад неоновая вывеска «ебель тут», вызвавшая у них неудержимый ржач, фривольно трактуемая скульптура с советских времен, на фоне которой они сфоткались вдвоем, были яркими проводниками к вечному веселью – теперь же здесь всё было чужое, враждебное, пошлое, гнилое и лживое.

Как Эдик добрался до дома, как открыл двери и сел в коридоре, раскачиваясь, словно в трансе, прижав к себе выбежавшего встречать Варфоломея, он не помнил абсолютно. В голове было пусто, а в груди больно. Так он и просидел до утра, пока со смены не вернулась мать.

Оглушенный всем, Эдик не видел, как шел за ним по ночным улицам убитый случившимся Вадим.

Он пытался подойти, остановить, сказать в свое оправдание хоть что-то, но ворвавшийся в сердце Эдик не слышал, не замечал, шел, как заведенная механическая кукла.

Не ведал Эд и того, как Дим сидел на лестничной площадке, буквально за стенкой, обхватив руками голову, и, вставая время от времени, прислушивался к тишине за дверью любимого мальчика, а потом снова садился, не решаясь постучать.

Его обходили соседи и собачники, выводившие питомцев на утренний променад: видно, что-то подсказывало людям, что не стоит трогать парня с таким отчаянием на лице.

Только когда усталая женщина, неодобрительно покосившаяся на явно неадекватного юношу, сидевшего на ступеньках, стала открывать ключом замок, Вадим очнулся.

Дверь открылась и захлопнулась.

Вадим стукнул себя по лбу кулаком – ну что он за тряпка, теперь даже не позвонить по телефону, ведь это его мама…

В кармане завибрировал телефон. Он? Это он? Путаясь в застежках, Решитов выхватил мобильник, торопливо проговорив в него: «Прости!»

- Сын, ты не пришел, а Анечку надо было в садик. В чем дело? – раздался у уха голос отца.

- Прости, - тусклым голосом повторил Дим, - я еду.

***