До свидания, моя хорошая

Моё сердце бьется где-то в горле. Как будто я виновата в том, что с развитием что-то не так. Я вжимаюсь в кушетку: сейчас, сейчас она скажет…

–Когда я замерила бедренные кости, то выяснилось, что они по длине существенно отстают от срока развития ребенка. Обе ноги.

Я сглатываю и киваю. А доктор продолжает:

–Обязательно будем обследовать и выяснять причину, прямо сейчас же. Мне надо связаться с коллегой, он сидит в этом же здании. Пожалуйста, лежите. Я сейчас позвоню и вернусь к вам.

Она встает и выходит в смежный кабинет с письменным столом и телефоном, там мы сидели в самом начале; а я остаюсь одна в зашторенной комнате. Через дырочки в опущенных полосках жалюзи пробивается кружевной свет и если протянуть руку, играет узорами на ладонях. Снаружи – жаркий и солнечный августовский день, температура воздуха – за тридцать градусов. Но мне становится холодно, вдруг резко невыносимо холодно и начинает знобить… пока я еще очень смутно понимаю происходящее, потому не впадаю в истерику и не плачу, и только по старой детской привычке грызу ногти… ноготь на большом пальце левой руки я успеваю сгрызть до крови, сама того не заметив.

Доктор возвращается и снова произносит:

–Сейчас, сейчас, подождите, госпожа Островски. Сейчас придет коллега из соседнего врачебного кабинета.

И мы начинаем говорить – нельзя сказать, что ни о чем, потому, как говорим мы о моих старших детях и о детях доктора Седиге, которые родились еще в Иране, приехали в очень юном возрасте, а теперь уже даже не говорят по-персидски. Видно, что она очень хочет отвлечь, проявить участие… мы болтаем и она интересуется мальчишками и их развитием и увлечениями и, к счастью, не добавляет то, что добавляет каждый, кто узнает о моей беременности девочкой, „Ну вот, теперь у вас комплект“. Я вообще ненавижу слово „комплект“, потому, что у меня семья, а не костюм-тройка, чёрт побери. Я не выношу на дух, и не выносила в прошлую беременность Мишкой, когда говорили, что нам обязательно нужна будет девочка. Кто это решает, я была вполне довольна и двумя сыновьями, и вообще, ещё один ребенок совершенно не входил в планы, но… но вот он, вот его сердце – и оно уже более половины срока бьётся во мне.

Стук в дверь кабинета, заходит высокий мужчина с бронзовым от загара лицом. Он довольно молодой – ему лет сорок – и очень ухоженный, особенно руки – на это я успеваю обратить внимание, когда он подаёт мне руку для рукопожатия. Потом садится за монитор и берет в руку датчик УЗИ – пальцы мягкие и очень аккуратные ногти. Почему я смотрю именно на руки? Почему именно на них?

–Кауфман, – низким голосом приставляется он. Я в ответ называю свою фамилию, но он уже не слушает – его интересует то, что увидела доктор Седиге. Они начинают работать уже вдвоем. Датчик снова на моем животе, они оба смотрят в монитор – долго, бесконечно долго проводят замеры, повторяют их, что-то с чем-то сравнивают, делают заметки… проверяют также и внутренние органы малышки, там оказывается тоже не всё в порядке.

Наконец доктор Кауфман поворачивается ко мне и впервые смотрит мне в глаза. Его взгляд тревожен и мне вдруг становится видно, что несмотря на бронзовый загар, под глазами лежат тени.

–Госпожа Островски, давайте я начну с хорошего, потому что в том, что мы увидели с госпожой Зеель, преобладает, всё-таки, плохое. Итак, хорошее: с количеством околоплодных вод всё в порядке.

Я пока не знаю, радоваться ли заранее, но позволяю себе осторожно улыбнуться – только слегка, углами губ. А он уже продолжает:

–Теперь к плохому. Конечности и грудная клетка развиты не по сроку, они сильно отстают…

Он говорит еще что-то, но я, хотя и напрягаюсь, понимаю всё меньше и меньше. В целом, прогноз неблагоприятный.

–Если же в общем, – деликатно вклинивается в речь доктора Кауфмана мягкий голос госпожи Зеель, то мы имеем дело с одним довольно нехорошим диагнозом. Я назову вам его перед тем, как вы уйдёте, однако это пока лишь наше предположение. Точнее сказать сейчас сложно. Много нам пока увидеть не удалось и с этим мы должны будем еще разобраться. Анализы скажут больше и там уже будет виднее, что делать.

Доктор Седиге называет мне предполагаемый диагноз – и этот набор медицинских терминов въедается в мою память моментально…

Оглушённая, я выхожу из кабинета и иду в туалет. Там долго умываюсь, смываю с лица всю косметику, пью воду горстями. Тут же пытаюсь искать в интернете информацию, но глаза застилает пелена из слёз, читать не получается и я откладываю эту затею. Тогда я набираю номер Сени. Он, кашляя, весело басит мне что-то в трубку. Когда он понимает, что в ответ я могу лишь всхлипывать, то осторожно спрашивает, как всё прошло.

–Плохо, – отвечаю я, – совсем плохо.

И вкратце, шепотом, всхлипывая, пересказываю ему всё то, через что мне пришлось пройти за прошедший час. Кладу трубку. Еще умываюсь и обтираю лицо бумажным полотенцем. Вдох – выдох, глубокий вдох – выдох… Я пытаюсь сравнять дыхание, чтобы не пугать людей и не вызывать ненужного любопытства.