До тебя миллиметры

Дима едва смог удержаться от колкости, хотя на языке так и крутилось что-то в стиле: «Не переживай, я проверил на практике», «Так и думал, склероз налицо!», «Точно, какие сомнения, когда ты лучшего друга уже пять лет вспомнить не можешь?». Но каждый раз, когда слова уже были готовы сорваться с губ, в голове словно что-то перещёлкивало: каким же жалким он будет казаться! Любая его «едкая» реплика докажет только одно: Дима до сих пор обижается, расстраивается, помнит.

Нет.

– Дим?

Проводив взглядом ещё одну тучу, убежавшую за прямоугольник окна, он глубоко вздохнул и обернулся. Вера всё так же сидела на диване, только поза стала напряжённей – не умирающий лебедь, откинувшийся на мягкую спинку, а собранный, сосредоточенный боец. Что, впрочем, недалеко ушло от истины: когда твоя мать владелица частного охранного предприятия, носящего гордое имя «Сокол», ты и сама обязательно станешь соколицей. Если она в шестнадцать подобно Рембо буквально за минуту врывалась на второй этаж, то что уж говорить о способностях, когда после аварии лучшей реабилитацией Веры стали тренировки, тренировки и снова тренировки? Кажется. По крайней мере, Димке так её брат рассказывал.

– Ну?

– Ты злишься.

– А ты констатируешь факты! – фыркнул он. – Конечно, злюсь.

Хотя Димка понимал, что врёт сейчас сам себе. Нет, он не злился, ни капельки. Отвратительную смесь горечи и разочарования, которую он испытывал, невозможно назвать «злостью», это… это просто… чувство потери, от которого давно уже нужно было избавиться. Мерзкое ощущение, которое постоянно преследует его с того самого вечера, когда они впервые решили «не общаться».

Впрочем, с тех пор таких договоров была уже сотня. Последний продлился почти год – самый долгий и отчаянный. Но всё равно они вновь смотрят друг другу в глаза, молчат и, кажется, возвращаются к прежнему разговору.

– Я слышал о реформе и о том, что заочников перекинут в другие группы. Сожалею, – наконец, добавил Дериглазов. – Даже читал, что всем выпускникам придётся учиться лишний год.

– Мне пришлось сдать летом лишние экзамены, чтобы ничего не потерять, – согласилась Вера, с удовольствием сменив тему. – Три зачёта ещё остались до нового года, буду разбираться перед практикой.

– Значит, ты специально решила попасть в выпускную группу, даже помня, что в ней могу оказаться я? Чтобы потом показывать чудеса игнора?

– Чтобы скорее выпуститься и заниматься любимым делом! – глаза Веры гневно сверкнули. – Ты же младше, я вообще не думала, что мы можем столкнуться.

– На полгода, Вероцкая! – вспылил он.

– Но всё равно же младше. И раньше учился на класс ниже.

– Да, особенно если учесть, что очники учатся четыре года, а заочники пять. Простая арифметика.

Вера ничего не ответила, лишь раздражённо взмахнула рукой и тяжело задышала – то ли от недовольства, то ли от аллергии, которая, судя по голосу, продолжала сдавливать горло. Но пара секунд молчания, и она взяла себя в руки:

– В общем, я не ожидала, но прошу, если…

– Ой, божечки, вы меня ждёте? – раздался за спиной Димы тоненький голосок. – Секундочку, ничего страшного, сейчас всё решим.

Дериглазову так и не удалось услышать просьбу Веры, низенькая пышная, точно булочка, медсестра, явившаяся наконец к кабинету, тут же отворила дверь и практически втащила их внутрь. Но он прекрасно знал, что она хотела потребовать: не разговаривать, не видеться, не общаться. А возможно, даже делать вид, что они совершенно не знакомы.

Он сидел на скромном раскладном стульчике в углу кабинета, наблюдая, как медсестра носится над Верой, проверяя горло, нос, реакцию зрачков – а это-то зачем? – и вообще чуть ли не анализы мочи пытаясь взять, и думал. Шестерёнки в голове крутились настолько яростно, что заглушали все звуки извне – диагнозы, результаты, данные. Единственное, что он уловил: Вере стоит полежать минут двадцать, если легче не станет, осмотр продолжится.

Итак, значит, у него есть двадцать минут, потому что никуда Дима отсюда не уйдёт, пока не услышит окончательный вердикт. Это раз. Два – он удостоверится, что Вероцкая в целости и сохранности доберётся сегодня домой, желательно минуя оставшиеся пары. А три… что ж, насчёт третьего пункта он до сих пор не был уверен, но уже строил коварный план.

Пять лет. Пять грёбаных лет… он боялся, соглашался, терпел, надеялся, что одна вредная девица одумается, и бежал по первому зову. Ладно, бежал просто потому, что не мог отказать и сам желал помочь. Но сейчас важно не это.

Важно то, что как бы сильно Вероцкая ни желала, им придётся провести рядом четыре месяца. Пять дней в неделю, четыре часа в день минимум. И если это не поможет, не поможет уже ничто.

Пан или пропал.

-07-

Три с половиной года назад