До того, как она встретила меня

Грэм не сумел сдержать улыбки. Он подозревал, что заметная часть Джека сводилась к дерьмовому трепу, и именно этот треп его друзья подвергали регулярному анализированию, однако в личном общении он был настолько бескомпромиссно дружелюбен, настолько говорливо распахнут настежь, настолько физически материален, что вскоре причина вчерашних уничижительных высказываний вылетала у вас из головы. Товарищеская фамильярность могла быть притворной, частью плана понравиться вам. Но если так, он преуспевал в своей игре, и она продолжалась без колебаний или изменений тона — в случае с Грэмом примерно пять-шесть лет, — и в конце вас уже не беспокоило, насколько она искренна.

Трюк с сигаретой возник как шутейный способ скорейшим образом подобрать ключ к характеру. Борода Джека была настолько пружинистой, что в нее можно было безопасно всунуть сигарету в определенном месте нижней челюсти на полпути от подбородка к уху. Если он заговаривал девушку на вечеринке, то отходил принести чего-нибудь выпить и освобождал руки, засовывая свою тлеющую сигарету в бороду (иногда закуривал он ее только ради этою эффекта). Возвращаясь неясным клубком благодушия, он выбирал один из трех заходов, в зависимости от того, как он оценивал девушку. Если она казалась умудренной опытом, или проницательной, или даже просто настороженной, он небрежно извлекал сигарету из бороды и продолжал курить (таким образом показав себя, заверил он Грэма, «немножко оригиналом»). Если она казалась дурочкой, или застенчивой, или не поддающейся обаянию, он оставлял сигарету на месте минуту-другую, говорил о той или иной книге (никогда о собственных), а затем просил сигарету (таким образом доказывая, что принадлежит «к тем интеллектуальным рассеянным писателям с мыслями, витающими в облаках»). Если ему не удавалось ее измерить, или у нее, по его мнению, не все были дома, или же он успевал напиться, он не касался сигареты, пока она не дотлевала до бороды, а тогда с недоуменным видом спрашивал: «Вам не кажется, что пахнет паленым?!» (и тем утверждал себя как «просто потрясный тип, немножко не в себе, конечно, губящий себя, ну, ты знаешь — как подлинный художник, но до чего же интересный!»). Пуская в ход этот третий прием, он обычно аккомпанировал ему теми или иными змеиными измышлениями о своем детстве или своих предках. Однако тут имелись свои опасности. Как-то он сильно обжегся, очаровывая притягательную, но абсолютно загадочную девушку. Он не мог себе представить, что она не заметила сигареты, и его недоверие усугублялось параллельно испытываемой боли. Позднее он узнал, что девушка, пока он отходил за напитками, сняла контактные линзы: дым его сигареты щипал ей глаза.

— Кофе? — Джек снова хлопнул Грэма по плечу.

— Не откажусь.

Все внутренние стены первого этажа квартиры Джека в Рептон-Гарденс были сломаны от эркера до кухни в дальнем конце, и они сидели в сумеречной секции, которую Джек использовал под гостиную. В эркере стоял его письменный стол с рояльным табуретом перед ним; электрическая машинка еле проглядывала из-под содержимого опрокинутой мусорной корзины. Как-то раз Джек объяснил Грэму свою теорию созидательного хаоса. По натуре он аккуратист, утверждал он, однако его искусство требует беспорядка. Слова, как можно было понять, попросту отказываются бить фонтаном, если не ощущают вовне наличия некой сексуальной анархии, на которую будет воздействовать их формальная упорядоченность. И вот — ворох газет, журналов, бурых конвертов и прошлогодних купонов на посещение бассейна. «Им необходимо чувствовать, что в их рождении есть какой-то смысл, — объяснил тогда Джек. — Ну, как у тех диких племен, у которых женщины мечут детенышей на кипы старых газет. Тот же принцип, вполне вероятно, что и газеты те же».

Когда Джек направил свою округлую фигуру к закутку кухни, он сделал полуоборот на одной ноге и пернул. Достаточно громко.

— Не я, но Ветер, — пробормотал он, словно бы про себя, но не совсем.

Эту ссылку Грэм уже слышал прежде и не раз. Собственно, он уже слышал их почти все, но ничего против не имел. По мере того как Джек постепенно становился все более известным писателем и его слава разрешала самопотакание и причуды, он завел привычку часто пердеть. И это были не смущенные выбросы дряхлеющего сфинктера; это были буйные, отработанные пуканья среднего возраста. Каким-то образом — Грэм не понимал, как и почему, — Джек превратил их в свойственную ему особую, но вполне приемлемую манеру.