До тошноты

Джимми выпрямился и обтёр руки о комбинезон, прежде чем вернуться в дом. Утром было ужасно жарко, он долго работал в саду. Спина ныла, пробыв столько времени согнутой в три погибели, и он смирился, что уже не юнец. Может, следовало бы выпить воды и вздремнуть. Он решил, что идея хорошая, и, отгоняя желание снова взглянуть на место, где были органы, поднялся по ступеням в дом.

Он почти убедил себя, что всего этого не было, или, может, то была всего лишь старая-добрая ночная гусеница, но кое-что его всё-таки беспокоило. Занимаясь домашними делами, он всё мучился одним вопросом.

Почему куча требухи, или, если угодно, червь, вызвал у него вялый стояк?

* * *

Этой ночью Джимми страдал от беспокойного сна и проснулся рано, уставший и с лёгким похмельем.

Когда Мамочка была жива, она не разрешала пива в доме. В день, когда он закопал её на кладбище Тенистые Сосны, Джимми принёс домой упаковку из двенадцати бутылок, и в течение года взял в привычку всегда держать пиво в холодильнике. Это больше не её дом.

Он всё ещё выглядел как её дом, с теми же вычурными занавесками и сочетающимися полотенцами в большой ванной.

Он ничего не трогал в её спальне. Но он считал это место своим, подчиняющимся его правилам. Пиво было первой переменой. Джимми раньше никогда не жил один; никогда не покидал маменькиного гнездышка. Поначалу он боялся, что будет одиноко, но в итоге счёл отсутствие мамочкиных наставлений и пощёчин освежающим. Он, правда, скучал по её стряпне.

После долгого душа (некому было шпынять его за растрату воды) Джимми оделся и разведал ситуацию с пивом в холодильнике.

Ого-го. Всего два осталось. Он решил смотаться в город. Можно будет остановиться в кафе и повидаться с Шарлин. Хотя в городе ему было тревожно, он никогда не упустит шанс перекинуться парой слов с любимой официанткой. Мысль об улыбке Шарлин (даже если она вроде как обязана улыбаться) приняла решение за него. Джимми нахлобучил бейсболку с потными разводами, прикрывая залысину, и вышел.

Гараж находился в конце тропинки, за овощной грядкой. Джимми вдруг остановился, пот на его теле похолодел, несмотря на жар позднего июльского утра. Куча кишок вернулась, на этот раз она была больше. Сегодня она наверняка кошачья или кроличья. Запах тоже вернулся, гораздо острее. Джимми учуял его с десяти футов, у него тут же встал.

Испарились все мысли о пиве и Шарлин, как только он вновь опустился на газон.

Кишки были тёплыми и липкими, опять без следов крови. Он поднял их одной рукой, следя, чтобы не потянуть конец, скрывающийся в траве, словно в своеобразном пупе. Приятное покалывание пропитало его плоть.

Что за чертовщина?

На этот раз Джимми не вздрогнул, игнорируя голос матери в голове, отчитывающий его за ругань.

Джеймс Аллен ДеЛеон! Ты не посмеешь ругаться в моём доме!

- Я не в доме, мамочка. И ты мертва.

Под звук его голоса, спорящего с его воображением, кишки снова хлюпнули в землю. Джимми схватился за конец кишки, но она оборвалась, оставив в его руке жалкий дюйм поблёскивающей требухи. Он бездумно обтёр это об джинсы, прикованный взглядом к оставшейся в земле норе.

На этот раз она больше, достаточно широкая, чтобы вместить его похожий на сосиску указательный палец. До того, как потерять самообладание, он засунул палец в норку и покрутил. Внутри она была тёплая и влажная. И склизкая. Он снова подумал про дождевого червя. Странно. Только он приготовился вынуть палец, нора начала двигаться. Мягко потягивая его за палец, она снова стала издавать эти чавкающие звуки. Сосущие звуки.

Джимми отскочил так резко, что приземлился задницей на грядку. Куст помидоров смягчил падение, раздавленные им плоды пропитали джинсы.

Отлично! Просто замечательно! Теперь у меня как будто пошли месячные! Он неожиданно для себя засмеялся. Эдна ДеЛеон не разрешала ругаться в доме, но что было действительно под запретом, так это разговоры о женских штучках.

Джимми сидел на остатках растения, уставившись в траву. Тёмная норка в земле смотрела на него в ответ, источая соблазнительный аромат. Он гадал, откуда она и что её проделало.

Позвать кого-то?

Да кого я вообще позову?

У него не осталось семьи. Отец сбежал с официанткой вскоре после его рождения, мать была единственным ребёнком. У него не было друзей, не было работы, кроме починки забора для фермеров неподалёку. Ему и Мамочке не нужно было много денег, чтобы жить, и она получила в наследство кругленькую сумму на банковский счёт и дом, когда умерли её родители. Теперь счёт, как и дом, принадлежал ему. Его решения и жизнь тоже были его собственностью.