До тошноты

- Но Фрэнки ничего не мог сделать для себя сам. Каждые несколько дней нам приходилось купать его, на что уходило до двух часов и двое охранников. Одному из нас приходилось приподнимать каждую складку тяжелой плоти, в то время, как другой счищал скопившийся жирный пот и посыпал область детской присыпкой, чтобы предотвратить натирание. Если я доживу до ста лет, не думаю, что когда-нибудь забуду этот запах. Однажды во всем этом жире потерялся кусочек еды, и к тому времени, как мы его нашли, в темной сырости кишели личинки. Это было ужасно, но мы все равно это сделали.

- Потом возникла проблема с туалетом. Он не мог ходить, поэтому не мог им воспользоваться. Впрочем, Фрэнки это ничуть не беспокоило. Он просто делал свои дела там, где лежал, даже не пытаясь помочь нам, когда мы перекатывали его с боку на бок, чтобы сменить постельное белье и вытереть его огромную задницу. Иногда он сдерживался, ожидая, пока кто-нибудь из нас поднимет массивный фартук из плоти, который висел у него между ног, и облегчался на охранника, которому не повезло настолько, что пришлось вытираться у него в складках. Один раз "просвистел" прямо мне в лицо и, о, как этот здоровенный ублюдок смеялся. Я не жестокий человек, но я уверен, что мог убить его в тот день.

- В любом случае, ноги Фрэнки были такими толстыми, что ему приходилось все время держать их раздвинутыми, и у него были эти большие фиолетовые пятна наростов на икрах. Кожа там была грубой и покрытой галькой, как старая мощеная дорожка, она трескалась и сочилась густой желтой жидкостью, которую постоянно приходилось вытирать. Я знаю, что ему было больно, но я не мог заставить себя слишком беспокоиться. Во всяком случае, не после того, как он нассал мне в лицо.

- Дважды в день мы вытирали слизь, промывали покрытые коркой края наростов и мазали густой мазью всю область. Это было похоже на натирание вазелином аллигатора. От одного прикосновения к его ногам у меня скрутило живот. Я возненавидел Фрэнки так, как никого никогда в жизни. Когда другие заключенные плохо себя вели, мы кололи им наркотики или сажали в одиночные камеры. Но мы мало что могли сделать с Фрэнки. Мы должны были позаботиться о нем.

- Охранники были не единственными, кто его ненавидел. Он не пробыл там и дня, как другие заключенные захотели его смерти. Их оскорбляла не его отвратительная натура. Это был шум. У нас там была изрядная доля плакальщиков, и было мало ночей, когда не было слышно эха чьих-то рыданий перед сном или звания своей матери.

- Но опять же, Фрэнки был другим. С того момента, как его заперли в камере в тот первый день, он ревел. Это продолжалось утром, днем и ночью. Я умираю с голоду! Накормите меня! Боже милостивый, я чахну! Где моя еда? И так далее. Вы могли слышать это, куда бы вы ни пошли, в тюремный блок, в душевые, даже на кухню. Мужчины, которых мы содержали, и в лучшие свои дни не отличались состраданием, так что нытью Фрэнки не потребовалось много времени, чтобы действовать на и без того измотанные нервы. У нас было своего рода взаимопонимание с заключенными. Иногда они капризничали, но в основном мы держали это под контролем. Но постоянные стенания Фрэнки раздражали остальных, и, не в силах выместить это на реальном объекте своих страданий, они вымещали это на нас. Работа превратилась из просто тяжелой в почти невыносимую. Я даже не могу их сильно винить. Мне было трудно с этим справиться, и я с самого начала обладал всеми своими способностями.

- После нескольких недель этого бардака мы все дошли до предела. Как я уже сказал, это было в те времена, когда с заключенными все еще обращались как с заключенными, а не как сейчас, когда у них больше прав, чем у меня. Их не баловали так, как сейчас, и я не горжусь тем, что могу сказать, что тогда охранникам сходило с рук все, что они хотели. Я сам всегда старался относиться к заключенным с достоинством, но знал многих, кто этого не делал.

- Я не могу оправдать участие в том, что мы сделали с Фрэнки в тот день. Я даже не собираюсь пытаться, но я ужасно устал и просто был сыт по горло этим человеком. Это было неправильно, но мы все равно это сделали. И сожаление никогда ничего не отменяло.

- Я работал в команде с другим охранником по имени Эдди как-то так, его фамилия вылетает у меня из головы, но мы были партнерами, когда пришло время позаботиться о Фрэнки. Эдди не был плохим человеком, но он имел дело с тем же дерьмом, что и я, гораздо больше лет, чем я, и это cделало его жестким. Иногда его идея выпустить пар заключалась в том, чтобы подразнить заключенных. Я никогда не потворствовал этому и никогда не участвовал в этом до того дня, но я никогда по-настоящему не держал на него зла. Мы точно не содержали детский сад.