До встречи в метро

Ваня попрыгал на месте, пародируя боксера, делая махи кулаками. В белой выглаженной рубашке и брюках со стрелками это выглядело даже не комично. Ну, просто придурок. С подобными ему людьми лучше общаться в клубах, когда алкоголь сглаживает все углы и не дает ранжировать окружение по умственным способностям.

– Чего хотел? – Камиль решил не ходить вокруг да около.

– В пятницу у меня днюха, не говори, что забыл. Собираю тусовку в «Алмазе». Будешь? Можно плюс один, но ты – одинокий волк, находящий самочку уже на месте, так что…

– Буду с плюс один.

Камиль прервал речь Ивана, и у того на лоб полезли брови. Послышался свист за спиной, а потом могучая лапища опустилась на спину Валееву, выбивая из легких весь дух. Хорошо, что в руках еще не было стаканчика с кофе, и рыжая бурда не очутилась на одежде. Лапища принадлежала Семе Голикову. Этот был уже не позер, как Ваня, а самый настоящий боксер. И по совместительству неплохой друг, который без лишних слов вставал бок о бок с Камилем, если тот нуждался в помощи.

– Наш волчара нашел стаю! – Сема басовито рассмеялся. – Не знаю, поздравлять или надевать траур.

К Голикову у Камиля никакого предвзятого мнения не было, парень, простой как пять копеек. И шутки его нельзя было воспринимать как попытки задеть или издеваться. Сема просто Сема. Оттого Камиль даже не реагировал на подкол.

– До встречи в субботу в «Алмазе», придурки.

– От придурка слышу! – крикнул вслед Ваня.

Камиль отсалютовал им стаканчиком из автомата и двинулся на выход. Конечно, он оплошал, принял поспешное решение, причем не только за себя, но и за Олю. Захочет ли она пойти с ним в клуб? В место, где звучит громкая музыка, все танцуют, и чего будет лишена она. Не испугалась ли девушка напора, проявленного им в прошлый раз? Камиль привык действовать, а потом уже думать.

Узнать ответы на вопросы он решил, не ступив еще за порог университета.

«Шапочка, пойдешь со мной в пятницу в ночной клуб на днюху одного придурка из компании?»

Ответ пришел незамедлительно. Будто бы Оля только и ждала сообщения от него.

«Пойду»

III часть

16.

Оля знала, что мама по молодости была еще той оторвой и очень любила танцевать. Наверное, на генетическом уровне это передалось и ей. Еще в стареньких фотоальбомах, бережно хранимых родителями на верхней полке в шкафу, больше половины занимали фотографии мамы на студенческих дискотеках или в гостях, где она в платьях крутится вокруг своей оси с широкой улыбкой или, подхватив юбку, выставляет вперед ножку. Эта бурлящая энергия очень разнила ее с серьезным и стеснительным мужем, чья крупная фигура всегда маячит на фото где-то сзади.

Но после того, как на свет появилась Оля, подобных фотографий становилось все меньше, пока они окончательно не исчезли из фотоальбома, оставив там пустые окошки. Новые альбомы были заполнены детскими снимками самой Оли, кадрами из путешествий, совместными семейными снимками. И это казалось для девушки неправильным. Будто бы мама резко перечеркнула саму себя.

Изредка и украдкой Оле удавалось ловить маму, когда та, забывшись, включала музыкальные каналы и пританцовывала на кухне, считая, что ее никто не видит. Тогда лицо Ирины Евгеньевны всегда преображалось – молодело, разглаживалось и будто бы подсвечивалось изнутри. Она превращалась в девчушку с фотографий, наслаждающуюся свободой и беззаботностью. Выбиралась из темной оболочки на свет, настоящая и живая.

Вот только каждый раз, когда женщина замечала дочь, наблюдающую за ней, эта волшебная аура исчезала. Взгляд приобретал налет стыда, движения сбивались, становясь неловкими, Ирина Евгеньевна бросалась к пульту от телевизора и выключала музыкальный канал. Ей казалось, что она предает дочь, веселясь под биты и звуки музыки, в то время как Оля этого лишена. Старшая Мальцева не была виновна, что у нее родилась девочка с особенностями, она никогда ничего не употребляла, не выпивала, не переносила болезни будучи беременной, просто так сложилось, что кто-то сверху не поставил галочки в бланке напротив «слух» и «голос» для ее малышки, но незримый груз вины все равно лежал на плечах. Именно он подстегивал ее все время искать способы подарить дочери обычную жизнь, а свою превращать в колонию отбывания наказания, приговорив себя к ней самостоятельно. И именно из-за этого груза вины чаще всего с самой Олей они никак не могли найти общий язык. Их ссоры были бесшумными, но это не мешало им быть бурными.

Вот и снова они поругались. Оля зашла на кухню и со злостью выхватила пульт из рук матери, чтобы вернуть музыкальный канал. Она даже прибавила громкости на пару делений. Но Ирина Евгеньевна принялась махать руками и активно писать на меловой табличке, что недовольна ее поведением. Перебранка словами, чьи буквы выводились в спешке мелом, осыпающимся на кухонный пол, набирала обороты. Паркет все сильнее покрывался белой пылью, будто бы припорошенный снегом. Или же это больше смахивало на пепелище. А попытки Оли достучаться до матери не оправдывались.