До встречи в раю

Карим тут же согласился, они побежали в раскаленный вестибюль. Горел и плавился линолеум, зловонное липкое "тесто" испускало зеленоватый дым. "Не дойдем!" - подумал Юрка, на ощупь взбегая по лестнице. Карим шуршал вслед за ним. Они рванулись в полосу огня, будто шагнули в горло дракона. Горели двери, кровати, выставленные в коридоре.

- Крякишна! - утробно закричал Юрка.

Но ни стона в ответ. Несколько метров - невыносимо далекий путь до палаты. Уже тлела одежда, мутилось сознание. "Не потерять бы Карима!" Ударив по двери, он ворвался внутрь, выбил стекло; пламя, заглотнув воздух, тут же заревело с удвоенной энергией...

Юрка обнаружил ее под кроватью: или сама свалилась, или спряталась от огня. Он вытащил ее, легкую, как сухую макаронину, на руках понес к выходу. Он уже ничего не видел, только ощущал свои последние шаги, ватные и мягкие... Очухался он на траве. Вытащили их троих Сыромяткин с Автандилом. Краем сознания Юрка понимал, чувствовал, что должен сейчас кого-то найти. Этим "кем-то", конечно, была Маша. Но дальше этого понимания не доходило. И еще ему очень хотелось пить.

Дом догорал. Плохим он был или хорошим, но теперь стал никаким: на месте окон уродливо торчали обугленные дыры, фасад, стены покрылись жгучей копотью; все, что могло выгореть,- выгорело, внутри еще потрескивало, вспыхивало ненадолго, что-то с хрустом обрушивалось, поднимая последние снопы искр.

Юре сказали, что видели, как Маша выбегала из здания. Грязные, перекошенные, еле узнаваемые лица утверждали, что она опять забегала туда и вроде вновь возвращалась. Он бродил по черному полу, еле волоча ноги, голова раскалывалась, не хотелось думать о том, что будет через час, через пять часов, когда встанет вопрос о кормежке, через двенадцать, когда эту нервную, аморфную, безучастную, дикую ораву надо будет укладывать спать. Он слонялся из угла в угол, заглядывал в палаты и пока смутно осознавал трагизм случившегося. Вдруг его затуманенный взгляд наткнулся на что-то ужасное. В последней палате второго этажа, под кроватью, на которой осталась обгоревшая труха, он заметил некое подобие полусожженной кучи мусора. И тут же понял: это обгоревший труп! Черная голова - головешка, скрюченная фигура, руки... Страшнее он ничего не видел. Юрка закричал, опрометью бросился вниз.

- Где Маша, где Маша? - повторял он лихорадочно, не ведая и не веря, что эта безобразная кукла может быть... Он вздрагивал всем телом, расталкивал полуживые, бесчувственные тени. Всхлипывая и повторяя одно и то же, он несколько раз обошел вокруг здания, но Маши не было и никто не мог сказать, где она. Тогда он решил посчитать людей, чтобы выяснить, все ли на месте. Однако больные никак не могли понять, что от них требовалось. Появились инициативные помощники, которые перетаскивали вяло соображающих с места на место. В результате Юра мог довольствоваться лишь картиной бессмысленного брожения среди возгласов и ругани...

- Какая сволочь подожгла больницу?

- Разве ты не знаешь? - округлил печальные глаза Сыромяткин.

- Пиросмани поджег,- пробурчал вымазанный в саже Карим.

- Где он, гад, я убью его! - затрясся в бесполезном гневе Юра.

* * *

Хамро решил, что пора приготовить коронное блюдо каждого азиатского человека - плов. И да простит ему аллах, что делает его из свинины. В конце концов на войне не выбирают. Он пошел на базар; торговало не более десятка человек. Он выменял на старую солдатскую шапку пакетики с кинзой, зрой, красным перцем двух сортов - жгучим и сладким, барбарисом, еще одному ему известными приправами, прихватил пару головок чеснока. Морковка, рис на полковом складе еще оставались, и, пока это все не исчезло, он сделает такой плов, какой эти русские офицеры ни разу в жизни не ели, хоть и живут тут по десятку лет. В городских забегаловках, в этом Хамро был убежден, не умели готовить.

К священнодействию он приступил после четырех дня, чтобы уставшие за день люди смогли не торопясь, за разговорами, оценить качество блюда и его, Хамро, кулинарное мастерство. Внутренний голос подсказывал ему, что это будет не просто добротный и сытный ужин, который вскоре забудется, а некая тонкая нить, вплетенная в ту долгую или короткую веревочку, которая называется судьбой, маленький рычажок, способный тихо и незаметно подправить, подлатать его жизнь. Все эти подспудные, труднообъяснимые словами чувства поселились в голове приблудного повара. Тревога, нервный азарт преобразили его, что сразу приметил Костя-Разночинец, которого притянули за здание санчасти необычайные запахи.