До второго потопа

Бобровский сидел с потерянным видом, не в состоянии ответить. Он никак не ожидал такого развития ситуации. Потом вздохнул, распрямился и снова с наглецой в голосе сказал:

– Ладно, понятно, чего ты пришел, а этот из Ясенева, что здесь делает?

Данила включился в разговор:

– А этот из Ясенева хочет Вам рассказать о продолжении Вашей легендарной деятельности. Например, о встречах с сотрудником СИС Даски в Праге.

– Ох, куда двинул! И это ты знаешь…

– Вы хоть понимаете, Бобровский, что дело Ваше плохо?

– Это мы еще посмотрим. Жаль Борис Николаевич нас покинул. Он бы вам всыпал перцу. Но и сейчас я просто так не дамся. У меня есть, кому заступиться…

– Вы отстали от времени, Михаил Николаевич. Ни один политик, ни один чиновник, которым Вы услуги оказывали, за Вас не заступится. Шпионаж – это не тот случай, чтобы заступаться.

Ну, а если вы решите к бандитам обратиться, то и они Вас оставят в одиночестве. Тем более, что группировку братков вокруг Думы мы берем в оборот.

– Слушай, полковник, ты мне не крути. Так не арестовывают. Если бы хотели арестовать – привели бы прапорщиков с наручниками, подогнали бы «воронок» и поехал бы я в Матросскую Тишину. А Вы разговоры разговариваете.

– Здесь Вы правы, но не до конца. Вам еще предстоит ознакомиться с полным текстом предъявленных обвинений в условиях несвободы. Но это позже. Мы должны доработать Ваш случай и поэтому вы пока имеете шанс говорить с нами как свободный человек.

– Не понял.

– То, что Вы сделали против своей страны, мы знаем. Но вот о том, какие у вас с англичанами и американцами планы, мы пока не в курсе. Об этом и поговорим. Сами понимаете, от того, насколько честно вы себя будете вести, зависит и ваша судьба.

– Какие планы?

– Ну, к примеру, какое задание Вы имеете на сегодняшний день, что уже сделали и когда состоится очередная встреча в Праге.

Данила уже понял, что Бобер будет выкручиваться и врать до последнего. Вербовка его если и возможна, то лишь под какое-то конкретное поручение, которое ему придется выполнить от безысходности положения. Превратить его в добросовестного помощника невозможно. Это отброс общества.

Беседу продолжили в более удобных условиях – в отдельном номер «Метрополя». Постепенно, слово за словом, деталь за деталью из Бобра выдавливали информацию об особых делах англосаксонских резидентур в России в складывающейся обстановке.

44 Окояновский поселок. Письма с фронта

В доме Булаев царила тяжкая тишина. Весточек от сыновей не приходило уже давно. Анатолий прислал единственный треугольник осенью сорок первого. Сообщал, что вышел из окружения и находится на переформировании неподалеку от Тулы. Потом снова надолго замолчал. Вестей от него было, а ведь наступил уже сорок третий год.

Севка писал последний раз в начале сорок второго перед наступлением под Москвой. И от него целый год нет сообщений.

Поселок придавила непреходящая тоска военной страды. Людей не радовали картины пробуждения природы и благодатной летней жары. Ни ласковый дождь, ни хрустящий снег, ни золото лесов не звучали в душах радостной симфонией жизни. Народ нес тяжкий крест погибели своих сынов и дочерей, пожаров и разрухи, голода и непосильного труда. В поселке, то в одном, то в другом доме получали похоронки. Оплакивали всем миром, здесь не было чужих. Все были свои, все были родные. Пришли и первые инвалиды. Покатил на санках, отталкиваясь от дороги руками, двадцатилетний Сережка Коробков, потерявший обе ноги под Ельней. Сиднем сел у окна Ванюшка Юдичев, получивший сильную контузию от взрыва под Харьковом. Он полностью потерял слух, голова его постоянно тряслась мелкой дрожью, нервы не выдерживали ни малейшего возбуждения – сразу срывался в истерику. Неспешно водил рубанком у себя в мастерской Федот Микишин, у которого вместе с осколками врачи вырезали из живота половину кишечника и комиссовали по чистой.

Дмитрий боялся за жену. Анна замкнулась и стала нелюдимой. Все время проводила в работе или в молитвах. И без того исхудавшее ее лицо обострилось, под глазами легли глубокие тени, рот сжался в тонкую нитку. Он понимал, как тяжело жена переживает за детей, но ничем не мог помочь ей. Анна не хотела слушать его разговоров и жила своей внутренней жизнью, в которой молитва к Богу стала непрерывной.

Сам он пытался подбадривать себя: пока нет похоронок, есть надежда. Вспоминал собственную бурную молодость, в которой мог много раз погибнуть, но выходил живым и невредимым. Был случай, когда на конспиративной квартире в Нижнем Новгороде взорвалась самодельная бомба и убила троих присутствовавших в комнате подпольщиков. Он был четвертым, но ударная волна каким-то чудом его обошла. Только одежда вся оказалась опаленной.