До второго потопа

Я много раз убеждался в том, что в ложах не всегда правильно планируют ход событий. Это и понятно, ведь в них сидят живые люди, которым свойственно ошибаться. Но со Сталиным вышла очень большая ошибка. Если бы в Лондоне не запланировали включить во Вторую мировую схватку Берлина с Москвой, то исход был бы более выгоден. Сталин продолжил бы заниматься своими соседями, а мы отняли бы у Японии ее зону влияния и утвердились бы на всей тихоокеанской акватории. Затем совместно с англичанами разгромили бы Гитлера и установили зону нашего контроля над Европой. Хотя Тивербрук, Криппе в британском руководстве, и, особенно, Эйзенхауэр и другие разработчики американских военных планов полагали, что есть и технические, и иные предпосылки для того, чтобы нанести немцам поражение именно в сорок втором году. Использовать фактор отвлечения подавляющей части германских вооруженных сил на Восток и, по существу, открытое для вторжения двух тысячекилометровое побережье Франции, Голландии, Бельгии, Норвегии, да и самой Германии для армий союзников. Вдоль атлантического побережья у нацистов тогда не имелось никаких долговременных оборонительных сооружений. Более того, генералы убеждали меня, что второй фронт необходим, что второй фронт возможен, что открытие второго фронта сделает войну в Европе, в принципе, кратковременной и заставит Германию капитулировать. Если не в сорок втором году, то, самое позднее, в сорок третьем. Нам нужно бы открывать второй фронт уже сейчас, чтобы взять под контроль как можно большую часть Европы. Но сегодня это грозит большими потерями армии. Немцы умеют воевать и они могут нанести очень серьезные удары по нам, если мы сунемся раньше времени. А крупные поражения ударят по мне в первую очередь. Нет, пусть фашисты и советы еще помутузят друг друга.

55 Данила Булай и «Спринтер»

Их встречи становились все продуктивнее. Долго державшаяся в душе Данилы настороженность и неприязнь стали постепенно рассасываться. Деркач работал добросовестно и вел себя так естественно, будто не было на нем пятна предательства. Булай вырос в глубокой российской провинции, где нравы всегда были просты. Мальчишки играли в войну, готовились пойти в армию, и предательство было для них последним делом. Из военных историй в округе было известно о героях, портреты которых висели на центральной площади города, да еще молва доносила слухи о нескольких дезертирах, якобы сидевших до конца войны в подвалах собственных домов. Но о перебежчиках на сторону врага даже и слуху не было. Зато прямо за воротами городского кладбища возвышался памятник над военной братской могилой. Еще мальчишкой Данила познал чувство гордости за этих павших, и готовность, если надо пойти их путем.

Поэтому он пытался понять, что же кроется в душе Николая за его внешне легкой манерой поведения. Не верилось, что все так просто. И однажды Деркач, видимо приметив огонек особого внимания в глазах Булая, сам начал разговор:

– Все понять меня хочешь, Данила. Вижу, вижу. Только для чего? Пронять, чтобы простить? А Иисус Иуду простил? Все грехи прощаются, кроме предательства. Знаешь, какое у предателя состояние души? Состояние ужаса. Язык будто сам по себе говорит, тайны государственные выдает, а душа на него в холодном ужасе смотрит и кричит: ты что делаешь, негодяй?!

– Это какое-то раздвоение личности.

– Не знаю, как это называется. Не могу даже тебе объяснить, как предательство происходит. Для меня это было похоже на обвал. Знаешь, в обрыве сначала горсточка песка посыплется, за ней побольше, а потом целая махина вниз ухнет. И ты уже ничего не можешь сделать.

Когда я в себя пришел, стал в Гамбурге в нашу церковь ходить. Как тяжело мне было первый раз перекреститься! Только тут я понял: меня ведь кто-то невидимый за руку держит! И стал я потихоньку понимать, что этот невидимый и к моему предательству отношение имеет.

Ведь и правда, предательство – это великий грех. А кто у нас грехами распоряжается?