До второго потопа

– Обрыдли вы мне со своими страшилками. Я не раз через разрыв жопы проходил и ничего не боюсь. А коли сегодня с вами играю, значит это мне для души надо. Душа моя плачет по содеянным необдуманным поступкам.

Сразу после прилета Бобер сел в автобус и отправился в Прагу. Ему предстояло встретиться с Сислеем вечером, а утром вернуться назад для доклада. Данила ждал его возвращения, чтобы поехать на встречу Даски, вооруженным свежей информацией. Он подготовил арендованный Рыковым джип и фальшивые документы. Встречу страховал Титов, который спрячется в задней части автомобиля под пледом и сумками. Сама встреча планировалась в придорожном кафе на полпути между Прагой и Братиславой.

В условленное время «Микроб» в Братиславу не вернулся, но Булай решил выезжать на операцию, несмотря на это.

– Рискуешь, Данила – сказал ему Титов – там у них что-то закручивается.

– Перетрем, не сорок первый – ответил Булай, хотя сердце его сжалось в тяжелом предчувствии.

60 Севка Булай снова на фронте

Расчеты Булая выйти из госпиталя осенью не оправдались. Изрешеченному осколками организму потребовались повторные операции. И только ближе к Новому году он был выписан с заключением «ограниченно годен». Провожая Булая в отпуск по ранению, зам. начальника госпиталя сказал ему:

– Теперь Вас, товарищ лейтенант тыловая служба ждет. На фронте Вы навоевались. С такими ранами в окопах не побегаешь. Выписываю Вам документ для дальнейшего распределения. После отпуска обратитесь в областной военный комиссариат. Там Вас определят по новому месту службы.

Дома, в тихой и мирной глубинке дни текли медленно и счастливо. Севка потихоньку начал ходить на лыжах на охоту, стрелял куропаток, вел долгие разговоры с мужиками, помогал старикам по хозяйству. Тело его, исполосованное шрамами, постоянно болело. Но настроение было бодрым – он выжил в невероятной мясорубке. Значит, есть у него ангел – хранитель, значит, еще потопчет он грешную землю.

Теперь он часто бывал у матери Насти в Окоянове. Тетка Анна читала ему Настины письма, которая находилась на Втором украинском фронте, где-то в районе Кривого Рога. Потом им пришла в голову мысль написать Насте совместное письмо. Письмо получилось теплым и бестолковым, но главное – счастливым.

Настина мать рассказывала ему о житье-бытье в городе, о судьбах Севкиных ровесников-окояновцев. Житье-бытье было серым и полуголодным. В городе работал эвакгоспиталь, шерстобитная фабрика по изготовлению валенок, еще несколько мелких фабричонок, и мастерских. Прилавки магазинов были пусты, жители получали скудное пропитание и одежду по карточкам. Своих мужчин из города забрала война и на улицах можно было лишь изредка увидеть занесенных сюда военной судьбой незнакомцев в шинелях.

Окоянов и до войны не отличался особой ухоженностью, а теперь и вовсе поник. Зимой его вид был особенно печален. Маленькие деревянные домики словно съежились и нахохлились от холода. Их оконца напоминали помутневшие глазки замерзающих птиц, заборы покосились, тротуары не чистились, и ходить можно было лишь по укатанным санями дорогам. Над городом висела тишина, нарушаемая карканьем ворон. Но как ни печален был вид родного города, Севке было в нем хорошо. Он отдыхал душой, забыв на время о пронесшихся в его жизни вихрях войны.

Месяц прошел и Булай получил в военкомате направление на артиллерийские курсы в Гороховецкие лагеря, неподалеку от Горького.

По прибытии на новое место службы, Всеволод стал преподавать курсантам искусство стрельбы из полевых орудий, в том числе и из своих любимых ЗИС-3. Жизнь в этих старых лагерях была налаженной и текла по привычным рельсам. Война отодвинулась сначала к границам, а потом перекатилась и через них, напоминая о себе лишь сводками Совинформбюро да постоянными разговорами сослуживцев. Севка стал привыкать к новой жизни, а раны его мало-помалу затягивались. Молодой организм брал свое и ближе к весне он уже ощущал в себе способность снова воевать. Связи со своей батареей он не прерывал и из редких писем знал, что она воевала где-то в Карпатах.

Летом желание вернуться на фронт его одолело. Он написал сначала один рапорт, затем второй и неожиданно получил разрешение. Как он узнал позже, наши войска понесли большие потери при освобождении Венгрии и потребовались опытные командиры.

Снова застучали колеса военных поездов, целую неделю с пересадками приближавших Булая к своей части. Теперь за окнами вагона тянулись невиданные раньше Севкой заграничные пейзажи. Хотя война прошлась по венгерским городкам и деревенькам своей беспощадной рукой, такого разорения как в России не было видно. Аккуратные домики в белой штукатурке, ровные мощеные дороги, ухоженные сады и поля, крестьянские повозки на резиновом ходу – все говорило о другой, более благополучной и сытой жизни.