Добердо

Рано утром меня разбудил Хомок. Я уже знаю, в чем дело, безмолвно надеваю портупею и направляюсь к выходу. Иду к намеченной точке в расположении роты Сексарди, откуда буду наблюдать за результатами нашего «неожиданного» нападения. В окопах меня ждет Гаал. Идем вместе. С того пункта, который он выбрал, действительно прекрасно виден южный склон обрыва. Обрыв не такой уж отвесный, как нам казалось, и на этом склоне имеется несколько террас. Правда, до первой террасы сплошная стена в десять — пятнадцать метров, потом узкая, как карниз, терраса, на пять метров ниже другая, значительно более широкая, куда уже успели пробраться итальянцы. Пока мы праздновали победу, неприятель не спал. Эта терраса с выстроенными из мешков и камней прикрытиями выглядит как громадное ласточкино гнездо. Теперь, когда мы знаем о существовании подкопа, назначение этих прикрытий ясно.

На краю обрыва мой отряд приготовил доски, бомбы и несколько больших камней. Солдатам выдано по пять ручных гранат. Хорошо было бы иметь сейчас хоть один из тех огнеметов, которые мы забрали у итальянцев, но, к сожалению, их отправили в Констаньевице для изучения. Теперь гнезда огнеметов стоят пустые, и в них устраиваются на ночлег любители чистого воздуха.

Я смотрю на угрюмый профиль Клары. Уже совсем светло. Можно начинать. Гаал отдает команду по телефону, и через несколько секунд ринулись вниз серые глыбы камней, рвутся мины, с грохотом сыплются перемешанные с ручными гранатами осколки камней. Действия мин рассмотреть невозможно, но вижу, что гранаты падают далеко от цели. Может быть, камни сделают свое дело, если просто не ударятся о стены второй линии. Но все же наше нападение застигает итальянцев врасплох. Со всех сторон начинается бешеный ружейный огонь, и недалеко от бруствера нашего окопа ударяет сердитая граната. Артиллерия уже беглым огнем вымещает злобу на несчастных егерях.

Я бегу наверх, под нами очнувшиеся итальянцы открыли яростную пулеметную стрельбу по краю обрыва. Гаал устроился в седьмой латрине и с помощью длинного артиллерийского перископа наблюдает за тем, что творится внизу. Концерт длится очень недолго, мои люди уже истощили запас камней и мин. Артиллерия утихает. Из штаба батальона нервно звонят: «Что случилось?»

Мы отправляемся в каверну второго взвода наблюдать за подземным шумом. Тишина, бормашина не работает. Мы помешали. Значит, наша тактика правильна.

Гаал сообщает, что в результате нападения в некоторых местах пробиты и снесены итальянские прикрытия, и он видел, как оттуда бежало несколько человек, но их настигли ручные гранаты.

— Ну, как вы думаете, Гаал, такая диверсия имеет свой смысл?

— Безусловно, имеет, господин лейтенант, только надо будет сделать еще одну вещь. Итальянцы так поставили свои прикрытия, что все падающие сверху предметы ударяются об их козырек и дают рикошеты. Поэтому у меня есть такое предложение: чтобы успешно взорвать их верхние позиции, надо было бы ночью спустить на веревках несколько небольших гранат и, когда они достигнут козырька неприятельских окопов, привести в действие взрывающий аппарат.

— Ого, я вижу, Гаал, что вам это дело пришлось по вкусу.

Гаал определенно смущен такой похвалой. Навстречу мне спешит Торма с какой-то бумагой в руках:

— Из штаба батальона. Я расписался за тебя.

Разрываю пакет.

«Впредь до особого распоряжения штаб батальона категорически запрещает вам производство каких бы то ни было самостоятельных операций против неприятеля. Немедленно донести, чем вызван ваш сегодняшний налет на итальянские позиции и каким он увенчался результатом. Лейтенант Кенез».

Комкаю бумагу и даю знак Торме и Гаалу следовать за мной. Идем в мою каверну. У перевязочного пункта суматоха, отправляют в штаб трех легко раненных стрелков.

— Когда вас ранили?

— Сегодня утром, господин лейтенант.

— Во время нападения?

— Нет еще на рассвете.

— Где?

— У латрины номер семь.

Как завидуют солдаты этим счастливцам!

Придя в каверну, я сажусь на постель, расправляю бумагу и протягиваю Торме. Он читает и подымает на меня удивленный взгляд.

— Как ты думаешь, Торма, это перемирие? — спрашиваю я и смотрю на Гаала.

Взводный вскакивает, лицо его заливается краской.

— Прочтите, — говорю я ему. Гаал пробегает бумагу.

— А я было думал, господин лейтенант… — говорит он упавшим голосом. — Но, конечно, сегодня этого еще не может быть.

— Я сейчас же отвечу штабу батальона и докажу господину майору Мадараши, что он не прав. Должны же они наконец понять положение.

Торма и Гаал уходят. Предупреждаю их, чтобы немедленно известили меня, если наблюдатели заметят что-нибудь особенное. Итальянцы замолкли, в окопах тишина. Сажусь к столу и пишу подробное донесение Кенезу. Но не успеваю закончить рапорта, как в дверь стучат. Дяди Андраша нет, он ушел за завтраком. Входит Фридман. Просит извинить за беспокойство, мнется. Я предлагаю ему сесть.

— Ну, говорите, Фридман, в чем дело.

— Я прибежал к господину лейтенанту, так как считаю, что все хорошо сделать вовремя.

— А что случилось?