Добердо

— Врагу своему не пожелаю, — говорил золотозубый, видимо, содрогаясь при одном воспоминании. — От такого взрыва нет спасения. Погибают не только те, под кем он происходит, но и все кругом. У Сан-Мартино взрыв был небольшой, но у всех находящихся в резерве — это в расстоянии полукилометра — из носа и рта хлынула кровь.

Я успокаивал лейтенанта очень вяло, с прохладцей, оставляя в его душе зерно сомнения.

— Смотри, ведь и командование батальона не верит в эту историю, — прибавил я в конце беседы.

Дортенберг ушел от меня в подавленном состоянии. У порога он повернулся, но, заметив Хомока, только махнул рукой и вышел.

Я был рад этим посещениям. Мне все казалось, что вдруг войдет Арнольд и спросит: «Ну, господин лейтенант Матраи, как обстоит дело с наблюдением?» Но, конечно, это была только фантазия. Зная Арнольда, я не мог ожидать его к себе.

Я радовался посещениям, потому что видел по ним, что офицеры наконец зашевелились. Последние два дня не прошли даром. Только Арнольд, наверное, был убежден в том, что я окончательно успокоился, подав свое донесение штабу батальона, с чьими указаниями не соглашался, и считаю вопрос исчерпанным. В эти дни Чутора два раза заходил в каверну и шептался со стариком Хомоком.

— Читает, — почтительно говорил Хомок.

Я действительно читал. Золя провел меня через темные ночи авантюрной войны. С вечера до рассвета созрела трагедия, кровавый постыдный конец. Какая аналогия! Читал и думал об Арнольде. Не случайно просил он Эллу прислать сюда эту книгу. Роман Золя помог мне вникнуть во все противоречия нашей армии, и я ужаснулся, чувствуя, что теряю воинскую стойкость и перестаю быть солдатом. Но это было еще только смутное подсознательное чувство.

Я буквально провалялся эти два дня. Хотя у нас еще были большие возможности, но ведь руки наши были связаны.

Часто заходил Торма. Он доносил… доносил, что ступеньки уже в порядке, фланговые защиты ходов сообщения местами подняты на полметра, местами покрыты козырьками. Временами Торма останавливался, выжидая, не буду ли я его расспрашивать. Нет, я не расспрашивал Торму. Он каждый раз долго мешкал с уходом, но так и не заговорил. Гаал не заходил ни разу и, видимо, не интересовался тем, что я сделал с его донесением. Рапорт его был короткой, точной сводкой всех данных и ясно говорил: каждая минута дорога. Я не вызывал Гаала. Зачем? Ведь мы ждем эрцгерцога; его королевское высочество прибудет, пройдут торжества, и нас немедленно сменят, а после нас — хоть потоп. Может быть, для очистки совести еще сообщим о подкопе в Констаньевице, потому что нас могут сменить только в Констаньевице. А может быть, сменят в Заграе и на месяц определят на гарнизонную службу.

«Эх, хорошо будет», — думал я, потягиваясь от приятного предчувствия и пытаясь обмануть самого себя. Иногда в душе наступал покой, и мне казалось, что действительно это все паника, но достаточно было взглянуть на журнал, приложенный к рапорту Гаала, — и внутри все превращалось в сжатый кулак. В такие минуты я сердито поворачивался с одного бока на другой, и в двери немедленно появлялась голова Хомока — не нужно ли чего господину лейтенанту.

И вот поздно ночью вернулся Хусар. Он пришел с пустыми руками. Хусар не скрывал своего возмущения и всю горечь против штабов излил на капрала Богдановича, на этого гнусного пьяницу, водившего его за нос два дня. Хусар прошел мытарства по штабам: его посылали от одного к другому, возвращали обратно, заставляли ждать часами. Ведь он простой капрал. А господа офицеры просто не стали с ним разговаривать. Но вскоре выяснилось, что нужная карта пропала. Ее искали в отделе топографии, в оперативном секторе, потом кто-то посоветовал Хусару обратиться в канцелярию полковника Хруны, но господин полковник неделю тому назад уехал в Толмейн и еще не вернулся. В конце концов все нити вели к Богдановичу. У него нашлась целая стопа таких карт, но нужной не оказалось. Были карты Ларокко, Косича, Полазо. На карте Косича обозначена внутри пещера, в которой может поместиться целый батальон. Разреза Монтедей-Сэй-Бузи так и не нашли.

Сегодня утром ко мне зашел Торма, зашел не для доклада, а просто так, посидеть, поговорить. Вдруг он вскочил, закрыл дверь и шепотом признался мне, что боится, боится потому, что Гаалу нельзя не верить. Они с ним два дня непрерывно наблюдали, и Гаал пришел к заключению, что работа неприятеля близится к концу.

И когда Торма рассказал все это, я почувствовал: конец сомнениям и апатии, в которой я пребывал последние два дня.

— Эрцгерцог сегодня тоже не приедет, — сказал Торма печально.

И, как бы ожидая этой минуты, на пороге появился Гаал.

— Ну, говорите, — сказал я ему вместо приветствия.

Гаал стоял у двери. Этот сильный человек заметно постарел за последнее время. Да и не только он: высокий выпуклый лоб Тормы прорезала свежая продольная морщина. Я сам уже неделю не смотрелся в зеркало.

— Говорите, Гаал, — сказал я дружелюбно.

— Я знаю, что господин лейтенант связан так же, как и все мы. Дисциплина — это не шутка. Но…

— Но говорите, говорите же это «но», — торопил я.