Добрая память

Чрез год возвратился Арсеньев. Скучала
Груша отчаянно: письма она
Подробные, нежные мужу писала.
Дочь без него в декабре родила.

Мариной назвали, как с ним до разлуки

Условились вместе. Хоть сына хотел
Петр, боялся душевные муки
Жене причинить и сказать не посмел.

«Еще ведь родит. Поглядим, кто там будет», –

Думал. В столице успел позабыть
Свои страхи прежние. Многие люди
Теряют там прошлое – так легче жить.

И он потерял. По жене стосковался,

Как и не чаял. Страшилась она
Напрасно разлук. Ею муж любовался:
Дважды родив, как березка стройна.

В девичьем приданом по сей день ходила,

Сияла в расцвете своей красоты.
Пришла к ней особая женская сила,
Разлукой дарящая боль пустоты.

От счастья их встречи жила точно в сказке.

Петр же был мрачен. «Как мне уезжать?» –
Думал в ответ на горячие ласки.
И дни по приезде взялся уж считать.

Таков был характер. Петра донимала:

Как он устроился? Адрес послал
Сразу – об этом вперед наказала,
Но письма короткие редко писал.

Терялась в догадках. «Живу я в подвале.

Сносно. Как только работать пошел,
Мне в первый же день комнатенку и дали.
Жаль, что работы иной не нашел». –

«Где ж ты работаешь?» – «Видел я Гришу.

Он дочь схоронил… – Закричала жена,
Заплакала. – Тише, ну, Грушенька, тише.
Она уж давно… в январе умерла». –

«А нынче октябрь! Зачем я не знала?!» –

«Твой брат никому не хотел сообщать». –
«Не болен ли?!» – «Нет, но горюет немало.
Как был у него, у меня стал бывать.

Ему теперь легче. Домой приезжает

Скоро Григория тесть. От того
Так или этак в селе все узнают –
Я слова молчать не предал своего». –

«Ах, да неважно! Какое же горе!

Езжай к моей маме. Расскажет чужой,
И будет ей это болезненно вдвое».
Наутро собрался – не спорил с женой.

«Петя! – улыбка Матрены светилась

Радостью. – Ты навестить нас решил?
Ты в отпуске?» – «Да». – «Ох, у вас уродилась
Красивая дочка! Потом будет сын!

Ты не печалься! Я к Груше бывала,

Видела внучку… Что хмурый такой?
Ах, дура! Зачем я про сына сказала?!» –
«Два раза подряд я к вам с вестью дурной». –

Сменил радость страх: «Что? С твоей дочкой что-то?

Жива?» – «Что не жить ей? Про Гришину дочь
Я…» – «Ох! – отхлынула с сердца забота. –
Про Гришину знаю! Проплакала ночь.

Потом с утра встала (еще зимой), свечку

Поставила, за упокой подала.
Отмучилась милая. Все мы не вечны.
Я девять детей схоронила сама!» –

«Откуда ж узнали?» – «Авдотья сказала –

Мать Сони. Ей сразу Матвей написал
Опосля похорон. Сватью небо послало
Хорошую мне! Гриша ум потерял!

Где это видано: он запрещает

О смерти малютки несчастной писать!» –
«Простите уж сына. По дочке страдает». –
«Грушеньке я пожалела сказать.

Откуда сам знаешь?» – «От Гриши». – «Ох, Петя!

Видел его?! Я писала ему
Дважды, а он мне хоть раз бы ответил!
Нет, не простит мне Григорий вину!

Жив он? Здоров? Мне другого не надо!

Сохрани его Бог! У тебя он бывал?
Петя, мне это такая отрада!
Друг друга держаться положено вам.

Вы же родные! А город жестокий,

Чужой… Уж за Гришенькой там пригляди!»
Глаз матери, нынче от сына далекий,
Видел мужчину младенцем, поди.

Петр, не споря, кивнул. Стол накрыла

На радостях зятю, и лишь по столу
Можно приметить Арсеньеву было
Пришедшую в дом без меньшого нужду.

«Один при мне, Петя, сынок-то остался.

Антон уж не бросит, – вздохнула она. –
Да и куда бы хромой он подался?» –
«Мать, полно! Судьба пощадила меня!»

Антон не любил, чтоб о нем сожалели.

К Петру вышел тот же – веселый, простой.
Петр знал: сердце друга его не задели
Кровавые бури эпохи лихой.

«Мне Лизавета дитя подарила!

Дочку! Та прелесть. Ей месяц всего! –
Тут плач по избе прокатился ленивый,
Словно как раз в подтвержденье того. –

Мы Василисой дочь, Петя, назвали».

Петр смолчал, что он думал о том.
Спросил у Матрены: «Вы имя ей дали?» –
Кивнула: «Не мыслила я об ином.

Они так похожи! Как дочка родилась

Антона, то сразу пронзила меня
Мысль, что покойница к нам воротилась,
Хоть так думать – грех. Нас простила она.

Дом наш простила. Молчи лучше, Петя!

Лизавета ревела: «Не дам называть
Покойничьим именем!» Уж в сельсовете
Смирилась. Хозяйка я! Мне выбирать!

Тем паче Антон согласился…» Матрена

Вся в этом поступке приметна была –
Привыкши в семье главной быть неуклонно
Могла и обидеть без умысла зла.

«Думаешь, Лизка от дочки отходит?

Как бы не так! Всё теперь за нее
Делать приходится – глаз с той не сводит!
Да я не в обиде (ведь внучка!) за то».

Петру рассказала для Грушеньки вести

О Маше: к той сватался Миша Круглов.
Пойти бы и рада, да как быть им вместе?
Родить ей нельзя. Отец выгнал сватов.

После про всё сама Маше сказала.

И Мише. Он парень хороший. Хотя
Слышал, что с брата дитём оплошала,
Что хворая, истово рвется в зятья.

Вчера опять был. Уговаривал Машу.

Уж так ее любит! Она-то ревет,
А девка послушная. Как ей мать скажет,
Так и поступит. Осьмнадцатый год!

Петр вздохнул. Срок пришел, провожала

Груша в Москву его. Как взять с собой
Молила! Как слезы и ласки мешала!
«Подвал так подвал! Ну и что ж, что сырой!

Сгибну здесь, Петечка, – горе иссушит.

Тоска без тебя». – «Мать и дочь береги.
Может, потом буду жить где получше
И всех заберу. Хорошо ль без семьи?»

Так и уехал. Петра ожидала

Снова беременной, вспомнив потом,
Что места работы его не узнала –
Петр всегда отводил разговор.

Вернулся зимою. Письмо подстегнуло,

Что худо жене. Ему мать написать
Чужой рукой втайне от Груши дерзнула:
«Совсем плоха Груша. В живых бы застать».

Сына бранила: «Брюхатой оставил

И сбёг. Тебе Груша три года жена,
И третье дитё уж носить ты заставил.
Она работящая – всюду одна.

Жалеет меня, а ее я жалею.

Скинет ребеночка – знаки уж есть.
Неужто простить себе горе посмею?!
Бери семью в город, оставь меня здесь.

Поздно мне дом менять». Груша лежала,

Как в избу вошел муж. Подняться к нему
Свекровь не дала, – отругав, удержала.
Жалко и совестно стало Петру.

Жена ему: «Петечка!» – Не осердилась,

Что не послушал ее в прошлый раз.
Ребенка в утробе сберечь ей случилось –
Должно, отлежалась, а может, Бог спас.

В Бога не верила Груша. В дорогу

Скоро собрались. Отказ уезжать
Мать подтвердила, заверивши строго:
Им в городе жить, а ей здесь умирать.

«Будь счастлив, сынок!» В комнатушке в подвале

Вода, отопленье, и газ был, и свет.
Ни с ведрами мучиться тут, ни с дровами,
Ни снег убирать неизбежности нет.

Куда легче быт. Уходил муж с зарёю

И до ночи самой. С Мариной одна.
Даже рожать ей случилось одною –
Дома. Не в срок чуть. Легко родила.

(Девочку снова.) Дитя окрестили

Зоей – живучая[19]. В церковь потом
До новых крестин путь они позабыли –
Опасно и проку не видели в том.

(Зою крестили обычая ради,

Как и Марину.) Григорий к ним был:
Вздохнул тяжело, на племянниц он глядя, –
Образ своей дочки в сердце хранил.