Добрая память

Весной на побывку Борис возвратился
Из армии. Настю увидеть хотел.
Матвей отсоветовал – с ним поделился,
Хотя за родных он Бориса жалел.

«Зачем ты семью разбивать ее станешь?» –

«Я только увидеть». – «Аль мало я жил,
Чтоб мог ты солгать мне? Меня не обманешь.
Ты счастье свое, Борис, сам упустил.

Настя замужняя. Я до разводов

Сторонник не шибкий, а ты молодой,
Другую найдешь. Отступить – благородно.
Лезть в ее жизнь – вот поступок дурной.

Адрес не дам тебе. И в память дружбы

С отцом твоим лично тебя попрошу,
Чтоб впредь не искал ее, – Насте не нужно.
Развода я вам никогда не прощу».

Вышел Борис от него со слезами…

Просьбу он выполнил. Настя родить
Никак не могла. Ей детей доверяли
Сестры, но как этим горе избыть?

Нюра и Соня родили по дочке.

Расстроилась старшая было: ведь ей
Сын представлялся в мечтах уже точно,
Судьба ж всегда чаяний женских сильней.

Архипову – Женей назвали. Григорий,

Глядя на крупную дочку свою
(Недаром кормил он усиленно Соню!),
Тотчас полюбил до беспамятства ту.

Была на Григория очень похожа

И так умилила тем душу его,
Что никого он на свете дороже
Скоро не знал, забавляя ее.

Соня на мужа глядела с улыбкой.

«Всем детям своим имена загадал
В утробе я так, чтобы им без ошибки,
Кто б ни случился, заранее дал.

Родился бы мальчик – Евгений назвали.

Дочка – Евгения. Ведь хорошо?»
Вокруг все смекалку отца признавали.
Детишек загадывал Гриша еще.

Соня молчала. Одно огорченье

Было ей – дочку Григорий крестить
Наотрез запретил: «Для чего той крещенье?
Сказкам поповским не будешь учить!

Сама уж ходи, раз не можешь иначе,

Но дочек не дам! Я давно коммунист,
И дочери будут! О чем, Соня, плачешь?!»
Больно ей было, что муж атеист.

Дочку тайком, без него, окрестила.

Год миновал. Чтоб на внучку взглянуть,
Матрена меньшого сынка навестила.
Понравилась Женя: «От матери – чуть.

Не поздняковская – наша порода,

Архиповых! Можно на лето свезу
Из города пыльного я на природу?» –
Матрена спросила. Мать скрыла слезу.

Свекрови ей вслух поминать не хотелось

О дочери старшей, какой уберечь
В селе их не вышло. Григорий тут смелость
Взял согласиться: «Бери! О чем речь?»

Вздрогнула Соня. Смолчала. «Ох, Гриша,

Зачем ты?» – хотела спросить уж она,
Но поняла, что доставить муж ищет
Матери радость. Ведь мать-то одна!

Втайне Григорий досель тяготился

Случаем давним; и тем, что простить
Смерть Василисы в письме он решился,
И тем, что не мог боль в душе отпустить.

«Мать так страдает! – ему говорила

Груша. – Уж ты с ней поласковей, брат!»
Сама всех родных неизменно любила
И не искала, кто в чем виноват.

Матрена взяла Женю. Меньшему сыну

Слукавила: чаяла внучку крестить.
(О том, крещена ли, у Гриши спросила,
А Соня не смела ему говорить.)

Вздыхала Матрена: «Дитя некрещеным

Великий грех бросить – родимая кровь!
Коли помрет, так не стать и спасенным!»
Не знала, что крестит крещеную вновь.

К батюшке бросилась: «Не погубите

Младенца безвинного! Сын – атеист,
Снохе запрещает крестить. Окрестите!» –
«Рад помочь. Сын у тебя коммунист?» –

«Да». – «От родителей я безымянных

Крестить не могу. Нужно в книгу вписать,
Чье дитя. Есть свидетельство?» – «Я ль не по правде
Ужели могу имена их назвать?

Обидели, батюшка! – сердце Матрены,

Будто с горы крутой, ухнуло вниз. –
Свидетельства нет у меня… Некрещеной
Неужто оставите? Что за каприз?!

Ах, бюрократ! Да я, что ли, чужая?!

Первый раз видите? В храм не хожу?!» –
«Есть указанье. Другого не знаю.
Увижу свидетельство – внучку крещу».

Матрена от брани едва удержалась.

Женю оставив Антона жене,
Она в сельсовет что есть духу помчалась.
Объяснила всё: «Нужно свидетельство мне!»

И тут ей отказ: «В Москве внучка родилась.

Бумагу не можем о ней выдавать –
Нет права». Матрена так гневно бранилась,
Что документ не смогли всё ж не дать.

Со слов ее в тот же день всё написали.

Печатью заверили. Не говорить
Об этой уступке в селе умоляли.
Место рожденья пришлось уж сменить.

Матрена с бумагою в церковь: «Крестите!» –

«Подложное? Грех!» – Головой поп качал. –
Внучка ж московская! Впрочем, несите, –
Понял, что сам он к подлогу толкал.

Так Женю крестили второй раз. «Сыночек, –

Матрена в Москве повинилась потом, –
Уж я окрестила, прости, твою дочку,
В той церкви, где сам был младенцем крещён.

Помрет – в раю будет». Всплеснула руками

Соня. Лицом побледнела она:
«Я прежде крестила. Беда!» – «Да что с вами? –
Смеялся Григорий. – Какая беда?

Ну, искупали малышку два раза.

Подумаешь!» – «Ты тут, сынок, виноват, –
Мать рассудила. – По-Божьему сразу
Надо всё делать. Славяне крестят

Спокон веков. Соню обидел напрасно:

Тайком ей пришлось дочку в церковь носить.
Пироги печешь, Соня, не спорь уж, ужасно. –
(Та испекла, чтоб свекровь угостить.) –

А что в церковь ходишь – хвалю! Всегда знала:

Пусть лучше живот сын похуже набьет
(Таланта к стряпне у тебя, Соня, мало),
Зато о нем слово до Бога дойдет.

Молись за безбожника!» Соне приятны

Были такие Матрены слова,
Хоть, зная метания сердца, обратно
Их, вероятно б, свекровь забрала.

Соня сама себя грешной считала:

Муж от всего ее сердца любил,
Она ж, покоряясь, любовь принимала,
Да недовольна порой была им.

У Бога просила любви она к мужу

И всяческих благ ему. Знала, никто
Неудовольствия б не обнаружил
На лице добром и кротком ее.

Семью их счастливой и крепкой считали.

Из деревень бежал в город народ –
Колхозы крестьян быстро в бедность вогнали,
Хоть прежде сулили беречь от невзгод.

К Архиповым семьями ехали люди –

Их земляки. Как могли не принять?
Откажешь – беда непременная будет:
Станут твои земляки голодать.

С округи тянулись. Сменяя друг друга,

Быстро в Москве закреплялись они
Или назад возвращались с испуга –
Не все принять жизнь во столице могли.

С начала тридцатых так много бывало

Гостей у Архиповых, что не всегда
Соня число проживающих знала.
Шести человек постоянных семья:

Она, муж, две дочки, два Сониных брата –

Один брат учился, работал другой.
Таяла всякая в доме зарплата.
Да земляки, что валили толпой.

До восемнадцати враз всех садилось

За стол человек. Было, что приезжал
Кто-то внезапно. «Уж сделайте милость…» –
На пороге негаданный голос звучал.

Соня с улыбкой спокойной вставала,

Радушия полная, из-за стола
И гостю тем место свое отдавала,
Всем говоря, что поела она.

«Жалко родных мне», – всегда говорила

Матрене, когда та, бывало, ее
За то, что им «сели на шею», корила:
«Столько людей! Детям-то каково!

Младшая спит на полу, а у старшей

Спина заболела уж от сундука –
На нем спит, сердечная». – «Это пока что.
Кончится темная, верю, пора.

Вот тогда дочкам кровати поставим,

А пока некуда». С мужем они
Матрене свою всякий раз уступали,
Когда приезжала проведать семьи.

«Шибко родни у тебя, Соня, много.

С какого колена-то числишь родней?» –
«Я не считаю. Все живы от Бога».
Матрене по сердцу ответ был такой.

Соню она и не шибко бранила.

«Дал безотказную душу Господь, –
Вздыхая, о младшей снохе говорила. –
Для чужих ущемляет свою кровь и плоть!

Кто так живет?» – «Вот хоть Петр к примеру, –

С умыслом Соне рассказ завела. –
Ему тоже жаль земляков своих, верно,
Но в дом не пускает приезжих – семья!

Одно исключение сделал для Маши –

Свояченица, а с тех пор никого!
Приедет к нему кто, под дверью и ляжет!
По округе вперед пустил слово про то». –

«Неужто не ездят?» – дивилась лишь Соня. –

«Я не видала. Ты думаешь: злой?
О Петре говорят по округе худое:
“Зазнался!” А зять дорожит мой семьей!» –

«И к Маше не ездят?» – «Не ездят и к Маше.

Ей тяжело ж за гостями ходить –
Сердца порок. Ничего тут не скажешь!
Умеют зятья моих дочек любить.

Горой за них станут!» – «И я ради Гриши…

Да днем не бывает у нас никого:
Кто не работает, те место ищут». –
«Зато у вас ночью народу полно». –

Соня смутилась: – «Пристроим всех скоро». –

«Сама про сестер своих, Соня, скажи –
Нюру да Настю: к ним ездят? Укора,
Захочешь сказать, за вопрос – не держи». –

«Не ездят…» – «Одна всю округу пускаешь!» –

«Я не умею прогнать земляков.
И Гриша не может». – «О Грише я знаю,
Что любит тебя он. Всё кроет любовь.

На всё сын готов ради нежного взгляда…» –

«Братьев женю, отделю». – «У тебя
Хорошие братья – всегда видеть рада». –
Матрена правдива хвалою была.

Сонины братья ей нравились. Ваня

Был доброй души весельчак озорной,
Любил на гармошке играть, на баяне
И всех очаровывал справной игрой.

Девки за ним, стыд не помнивши, вились!

Скольких уж спортил! Совсем как Антон
В пору свою: был горяч, как любились,
Но переменчивый в сердце своем.

К скорым легко остывал он победам.

«Осталась в селе, говорят, у него
Большая любовь; ты не знаешь, кто это?» –
Матрена у Сони пытала давно. –

«Откуда мне знать?» – Тут неправду сказала…

Саша на старшего брата глядел
И подражал ему нравом немало.
Правда, играть хорошо не умел.

Мечта его сердце теснила другая –

Летчиком стать. Ваня шел на завод,
А Саша в училище летное – взяли,
Хоть ростом повыше быть должен пилот.

Долго осматривали, сомневались.

Экзамены сдал, но вот рост… «Отчего,
Летчиком стать ты, – спросили, – мечтаешь?» –
«На небо гляжу и уж знаю: мое.

Я на земле не смогу. Пристрелите,

Если летать мне никак не судьба». –
«Летчиком быть – смерть пытать». – «Не смутите.
Смерть так и так на роду всем одна».

Его рассужденья понравились. Скоро

В училище ставили Сашу в пример.
Бабушкой звать стал в Москве он Матрену,
Доставив тем радость сверх всяческих мер.

«Я дедов-бабок не видел родимых,

Так вы своим внуком зовите меня», –
С доверчивой нежностью ей говорил он.
Помнил, что маму любила она.

Зла ей не помнил. К ее посещенью

На стипендию сладости он покупал,
До слез доводя тем Матрену почтеньем.
Бег времени нрав ее властный смягчал.

Всякой она доброте умилялась –

Теплому слову, улыбке чужой,
Маленьким детям. «Так вот она, старость!» –
Думала. И … не боролась с собой.