Добро пожаловать домой (СИ)

В больницу я гнал с одуряющей скоростью. Билл сидел, вжавшись в кресло, и, время от времени, настороженно поглядывал на меня. Лишь это и удерживало от того, чтобы вдариться в крайность и слиться в страстном поцелуе с ближайшим столбом.

Отец навещал маму пару дней назад, и не должен был ехать к ней так скоро. Так какого хрена он вообще делал в больнице? Герр Штольц вызвал? Но доктор звонил только, если были какие-нибудь изменения. Т.е. ни разу еще! Черт, Гордон, вот неужели так сложно было все объяснить, к чему это неведение? Оно меня с ума сведет. Тебе и нормальный-то сын не нужен (Был. Вроде…), а нах*й сын-«Привет моей крыше!»?

Не стал заезжать домой даже, чтобы переодеться. Нервы не выдержат. А ведь мои нервные клетки не только восстанавливаются, но еще и имеют привычку мстить виновным в их гибели. Так что, берегись, папочка, и смирись с тем, что ты у меня вечный козел отпущения!

Вылетаю из машины, несясь на полной скорости в больницу. Краем глаза отмечаю, что подкидыш верной собачкой следует за мной. Волнуется. За меня или за маму? За обоих, наверное. Но, чем ближе нужная палата, тем больше мысли концентрируются на том, что же там ждет. Замираю у самой двери, отчего мальчишка впечатывается мне в спину. А я не могу решиться войти. Никак не получается. Мне банально страшно. Что там? Что с мамой? Открываю дверь.

Стоило мне зайти в палату, как мир рухнул, звезды заметались в хороводе, сердце ухнуло и помчалось галопом, а мысли спутались, пускали фейерверк и сами же взрывались разноцветными огнями. С белоснежной, чуть смятой кровати на меня смотрели теплые, усталые, родные карие глаза. Губы на бледном лице улыбнулись и тихий голос произнес:

-Привет, Томми. Сынок.

- Мама…

***

Две недели в больнице. Каждый день. Вообще бы оттуда не вылезал, если бы врач позволил. Но он и так ворчал, что одного круглосуточного посетителя более, чем достаточно, да и мама, сообразившая, какое сейчас время, возмущалась, мол, нефиг прогуливать, лентяи, школу и универ никто не отменял, да и она не умирает, а, наоборот, вышла из комы и обратно не собирается. Поэтому приходилось ехать домой, спать, есть на автомате, отвозить Билла на учебу и ехать самому, ждать окончания гребанных пар, забирать подкидыша и гнать опять туда, где билось сердце и раздавался родной, но уже почти забытый смех.

Кстати, о подкидыше… Доктор Штольц его боготворил, ненавязчиво советуя нам чуть ли не памятник воздвигнуть этому «герою», так как считал, что именно он разбудил уснувший мозг, заставив его снова работать. Коматозники слышат и понимают все, что происходит вокруг, а до появления Билла с мамой никто не решался заговорить. Такие вот мы дебилы, а мальчик – молодец. Никогда не забуду, как прошло их знакомство.

Пока я приходил в себя, пока доходило, что это не бред, не глюк, я не сплю и не обкурен, а мама действительно сидит и смотрит на меня, очнулась… Не знаю, сколько времени я тупил, прежде, чем бросился к ней. Отец еле успел отскочить от кровати, а мама уже тихо смеялась в моих объятьях, говоря, что не успела она придти в себя, как на нее уже покушаются, желая задушить. Не смотря на шуточные возмущения, она уже пыталась обнять меня в ответ, но отвыкшие и непослушные руки отказывались тогда еще работать. Сколько я просидел, прижимая к себе теплое, исхудавшее, но живое тело, слушая неровный ритм сердца и тихий смешливый голос, вообще забыв обо всем, что было вокруг? Вообще без понятия. Пока мама, неожиданно, не оторвала голову от моего плеча, заглядывая куда-то мне за спину.

- Так вот ты какой, Журка…

Эти ее первые слова, сказанные Биллу, я так и не понял, потому что говорила она на русском языке. Только вот «Журка»… Такое, кажется, имя часто звучало в этой самой палате, когда мой подкидыш читал маме русскую книгу, «привет» из ее же детства. Она слышала. Она помнила. Она уже тогда знала его. И знала о нем даже больше, чем мы или он сам. Она ни разу не спросила, кто это такой постоянно приезжает навестить ее. Наоборот, она его ждала. Она смотрела на него с лаской и любовью чуть ли ни с того самого первого взгляда. Никто из нас тогда, в больнице, не обращал на это внимание. Ни я, ни, тем более, отец.

Отец… Я не узнавал его. Ладно, то, что он в последние месяцы постоянно и, можно даже сказать, активно участвовал в моей жизни. Я привык. Смирился. Да, и большей частью это была заслуга Билла, так как он магнитом притягивал к себе людей, вот и мой папаша-трудоголик не устоял. Но теперь… Он не вылезал из больницы вообще. Он и из самой палаты-то не выходил, даже когда я приезжал, он отходил от кровати, уступая мне место, но палаты не покидал. Он постоянно держал маму за руку, говорил с ней. Медленно, частями он рассказывал, что произошло за этот год. Не в нашей семье, а в мире. У нас-то все было печально, лишь последние месяцы начало налаживаться. А мама же ничего не знала…