Добро пожаловать в Накки-ярви

— Да так, — я придал лицу безразличное выражение, — в общем-то, ни о чем. О перспективах военной службы, о королях и капусте, а также об общей обстановке в стране. Ни чего такого, на чем стоит заострять внимание.

— Ну-ну. — Протянула с непонятной усмешкой девушка и, отвернувшись к окну, почти сразу воскликнула. — Смотри!

По перрону в сопровождении нескольких человек шел Виктор. Повернув голову в нашу сторону, он приветливо помахал рукой, затем резко повернулся и направился к большой черной машине, стоявшей возле въезда на платформы.

Поезд мчал сквозь темную зимнюю ночь, но в вагоне не спали. Та умиротворенность, когда под общей крышей люди выпадают из обыденности в объятья Морфея, не наступала. Шорох шагов по коридору, хлопанье дверей, приглушенные разговоры касались слуха на грани восприимчивости, и сквозь шум вагонных колес, призванный стереть живые звуки в качающийся усыпляющий ритм, слышалась песня. Под гитарный перебор сквозь какофонию дорожного шума доносились слова.

Всхрапнет рысак, разбрасывая снег,
Стук сапожков на мерзлом тротуаре
И девушек румяных звонкий смех…
Еще зима, еще февраль в разгаре
И на дворе стоит галантный век.

Кавалергарды в блеске эполет,

В глазах рябит от пестроты мундиров.
Когда оркестр играет менуэт
Кружатся в танце дочки командиров
И тысячи свечей бросают свет.

В хрусталь, искрясь, шампанское течет

И чей-то взгляд восторженно лучится.
И вот рысак куда-то вдаль несет
По улицам завьюженной столицы.
Кто знает, что там в будущем грядет.

Раскинет небо звездную постель

И ночь навеет аромат желаний.
Нет больше грусти будущих потерь
И ожиданья грустных увяданий,
Как в ясный день не верится в метель.

Всхрапнет рысак, разбрасывая снег

И нежных губ касается дыханье.
И только время продолжает бег
Не веря, что бывают расставанья,
Ведь на дворе стоит галантный век.

— Да ты, Семеныч, романтик. — Донесся чей-то голос. — На дворе уже двадцать первый век, а тебя все на былое величие России тянет. Нет, я не говорю, что песня плохая, но сейчас немного настроение не такое. Давай что-нибудь наше.

— Без проблем. — Я узнал голос одного из куривших в тамбуре, когда мы туда выходили с Виктором. — Но это последняя. Потом — спать.

Негромко звякнула гитара, будто ее неудачно перехватили за гриф, и зазвучала песня.

Мы непонятно все-таки прожили,
Вся наша жизнь — лишь яркое сейчас.
Нам не узнать, что будет после нас
И суть не в том, какими раньше были.

Мы видим только то, что рядом есть:

Своих друзей, соседей по квартире.
И грустно прозябаем в этом мире,
Не веря, что других миров не счесть.

Но иногда найдутся чудаки,

Что рвут привычек прежних паутину,
Меняют всем привычную картину
Движением решительным руки.

Пинают плесневелое «всегда»,

Пытаются взглянуть, что завтра будет,
И судят, что за давностью не судят,
И даже побеждают иногда.

Они привычный мир перевернут

И устремятся в даль к чужим мирам.
Будь это рай иль черная дыра,
Но все равно они туда придут.

Мы ж временные гости в этом мире,

Но все же, сколько в жизни тех миров
И сколько в них различных чудаков,
Которым тесно в маленькой квартире.

Москва встретила нас легким морозцем и обычной суетой на перроне. Не отягощенные скарбом, мы без задержек покинули вагон и, не заходя в сам вокзал, стали обходить его в сторону метро.