Добро пожаловать в обезьянник (сборник)

Кэтрин произнесла еще одну речь:

— Я не жалею, что мы поцеловались. Это было очень приятно и мило. Нам давно стоило это сделать, ведь мы были так близки. Я всегда буду помнить тебя, Ньют. Желаю тебе удачи и счастья.

— И тебе того же.

— Спасибо.

— Тридцать дней, — сказал Ньют.

— Что?

— Тридцать дней мне придется провести в военной тюрьме за этот поцелуй.

— Это… это ужасно, но я не просила тебя уходить в самоволку!

— Знаю.

— За такие глупые выходки звание Героев точно не присуждают.

— Наверно, здорово быть героем. Генри Стюарт Чейзенс — герой?

— Мог бы им стать, если бы такой шанс представился. — Кэтрин с тревогой заметила, что они двинулись дальше. Ньют, похоже, благополучно забыл о прощании.

— Ты вправду его любишь?

— Конечно! — с жаром ответила она. — Иначе бы я не стала за него выходить!

— И что в нем хорошего?

— Да сколько можно! — вскричала Кэтрин, снова остановившись. — Ты вообще представляешь, как мне обидно это слышать? В Генри много, много, очень много хорошего! И наверняка также много-много плохого. Но это совершенно тебя не касается. Я люблю Генри и не подумаю вас сравнивать!

— Прости.

— Я серьезно!

Ньют снова ее поцеловал. Он поцеловал ее, потому что она сама этого хотела.

Они вошли в большой сад.

— Когда мы успели забраться так далеко от дома, Ньют? — спросила Кэтрин.

— Шаг один, шаг второй, по полям и лесам, по мостам… — проговорил Ньют.

— Так незаметно они складываются… шаги.

На колокольне школы для слепых зазвонили колокола.

— Школа для слепых, — сказал Ньют.

— Школа для слепых. — Кэтрин сонно тряхнула головой. — Мне пора домой.

— Тогда давай прощаться.

— Когда я пытаюсь, ты всякий раз меня целуешь, — заметила она.

Ньют сел на невысокую стриженую травку под яблоней.

— Присядь, — сказал он.

— Нет.

— Я тебя пальцем не трону.

— А я тебе не верю.

Она села под другое дерево, в двадцати футах от Ньюта. Села и закрыла глаза.

— Пусть тебе приснится Генри Стюарт Чейзенс.

— Что?

— Пусть тебе приснится твой замечательный будущий муж.

— Хорошо, — кивнула Кэтрин и еще крепче зажмурилась, чтобы скорей представить себе жениха.

Ньют зевнул.

В ветвях деревьев жужжали пчелы, и Кэтрин едва не задремала. Когда она открыла глаза, Ньют спал.

И тихо похрапывал.

Кэтрин дала ему поспать около часа — и на протяжении этого часа всем сердцем его обожала.

Тени яблоневых деревьев потянулись к востоку. Со стороны школы для слепых вновь раздался колокольный звон.

— Чик-чирик, — прощебетала синица.

Где-то вдалеке взревел и заглох мотор. Потом снова взревел и снова заглох.

Кэтрин встала и присела на колени рядом с Ньютом.

— Ньют, — окликнула она.

— А? — Он открыл глаза.

— Поздно уже.

— Привет, Кэтрин, — сказал он.

— Привет, Ньют, — отозвалась она.

— Я тебя люблю.

— Знаю.

— Слишком поздно?

— Слишком поздно.

Ньют встал и со стоном потянулся.

— Отлично прогулялись, — сказал он.

— Согласна.

— Ну что, расходимся?

— Куда ты пойдешь? — спросила она.

— Да в город, куда еще. Сдамся.

— Удачи.

— И тебе, — кивнул он. — Выходи за меня, Кэтрин?

— Нет, — ответила она.

Он улыбнулся, пристально на нее посмотрел и быстро зашагал прочь.

Кэтрин провожала взглядом его силуэт, исчезающий в длинной перспективе деревьев и теней, и думала: если он сейчас остановился, если обернется, если позовет ее, она обязательно к нему побежит. По-другому просто нельзя.

Ньют остановился. И обернулся. И позвал ее.

— Кэтрин!

Она подбежала, она обвила его руками. Она не могла говорить.

1960

Портфель Фостера

Перевод. Екатерина Романова, 2012.

Чем я занимаюсь? Даю добрые советы богатым людям — за деньги, разумеется. Я консультант по вопросам инвестиций. Заработать на хлеб этим ремеслом можно, но не то чтоб очень много — особенно начинающему. Чтобы соответствовать занимаемой должности, мне пришлось купить себе фетровую шляпу, темно-синий плащ, серый деловой костюм с двубортным пиджаком, черные туфли, галстук в диагональную полоску, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и серые перчатки.

На дом к клиенту я всегда приезжаю на такси: безукоризненно одетый и выбритый, уверенный и всемогущий. Я держу себя так, словно втихомолку сколотил целое состояние на фондовой бирже, а теперь работаю исключительно на общественных началах, во имя высоких и благородных целей. Когда я вхожу в дом — в чистошерстяном костюме, с хрустящими папочками, в которых покоятся белоснежные сертификаты и анализы рынка, — то впечатление произвожу такое же, как священник или врач: я здесь главный, и все будет хорошо.

Обычно я имею дело со старушками — кроткими и беспомощными, которые благодаря железному здоровью унаследовали немалые богатства. Я листаю их ценные бумаги и рассказываю о наилучших способах распорядиться портфелем — он же «золотая жила», он же «сундук». Я умею не моргнув глазом рассуждать о десятках тысячах долларов и беззвучно разглядывать список бумаг общей стоимостью в сто тысяч, изредка протягивая задумчивое: «Мммм-хммм, так-так».