Добро пожаловать в прайд, Тео! (СИ)

А вот нет. Не устраивали эти выводы и эти пометки Фёдора Дягилева. Категорически. Под грубое, но емкое определение «баба-дура» Лола не подходила никак. И вместо досады постоянно в памяти всплывал маленький круглый дрожащий подбородок. И ее доверчиво раскрывшиеся губы. И ее невесомые и одновременно остро чувствуемые пальцы на своей шее. Ее смех. Голова на его плече. Внимательный взгляд в стейк-хаусе после матча. Ее вопросы и понимание в глазах. Он ведь ей о матери рассказал! Фёдор этой темы никогда не касался в разговорах, все вопросы пресекал. А тут – сам. Рассказал как будто совсем чуть-чуть. Но по его меркам – очень много.

А потом – ее потерянный вид в отделении полиции. Истерика в машине. И его невесть откуда взявшееся и все растущее чувство беспокойства за нее. Как она будет без него?!

Он не понимал, как и когда вдруг решил, что отвечает за нее. Нет, не так. Что ему есть какое-то дело до нее. А есть, и большое. Оно стало еще больше… после той ночи. Если ты становишься у женщины первым – это, оказывается, что-то меняет в тебе. Совершенно непонятен механизм этих изменений, остается принять как факт. Как и тот факт, что она, причина этих изменений – сбежала от него. Сбежала после ночи с ним. После первой ночи с мужчиной.

Вот тут и сидела та причина, по которой эту ситуацию не получалось обработать по схеме «сделать выводы и пойти дальше». Потому что вывод напрашивался крайне нелицеприятный.

Ты девочку напугал, Фёдор Дягилев. Мало ли, что она королева скандала и бизнесвумен. Ты же видел, в каком она состоянии. На тебя еще надо бы посмотреть, если тебя заберут в полицию. Нет, лучше не надо на это смотреть. Но представить – можно. Это стресс. Сильнейший стресс. Что такое стресс, Фёдор знал прекрасно. Вся жизнь артиста – это стресс. Ну, раньше это называли волнениями. Суть не меняется. Это каждодневный стресс. Это наслаждение и проклятие каждого, кто выходит на сцену. Просто надо научиться жить на этих эмоциональных качелях. У кого-то не получается - и сгорают рано, в тридцать, в сорок. Кому не повезет, сходят с ума, как Нежинский. Кому повезет – уходят из жизни, быстро, скоропостижно, как его мать.

Фёдор считал, что научился жить на этих качелях. Гордился своей уравновешенной нервной системой. Молодец. А с Лолой ты что сделал? Напоил и соблазнил.

Мо-ло-дец.

Герой.

Единственный в мире бас, исполняющий исключительно теноровую партию героя-любовника. Горе-любовника.

Поняв все бесперспективность попыток уснуть и смирившись с перспективой очередной бессонной ночи, Фёдор встал и подошел к окну гостиничного номера. За окном был типичный лондонский пейзаж – красный кирпич и красная же телефонная будка.

Взяв бутылку воды и медленно цедя жидкость, он наблюдал, как лунный свет бликует в лужах. Именно ночью небо разъяснилась, и вот вам, здравствуйте, луна. Только смотреть на нее некому, на улице совершенно безлюдно. Неудивительно, собственно. Первый час ночи. Это Moscow never sleep. Какие-то части британской столицы, наверное, тоже. Но здесь, в этом респектабельном консервативном районе все уже спят.

Фёдор привалился плечом к оконной раме и неожиданно для себя замурлыкал.

Весь табор спит.

Луна над ним полночной красотою блещет.

Он хмыкнул. Глухая ночь - самое подходящее время для вокальных упражнений. Интересно, как здесь со звукоизоляцией? Пять звёзд, должно быть хорошо. И Фёдор продолжил:

Что сердце бедное трепещет?

Какою грустью я томим?

Однако допевать каватину Алеко Фёдор не стал. Еще хлебнул воды, завинтил крышку. Нет, не уснет. Фёдор зажег прикроватную лампу, устроился на постели и взял с тумбочки папку. Он открыл ее и в очередной раз ужаснулся. Таких фиоритур и в таком количества он никогда не видел. Помянув тихим незлым словом плодовитого итальянца, Фёдор углубился в изучение клавира, аккомпанируя себе пальцами по тумбочке. Тем и развлекал себя практически до четырёх часов – утра или ночи, уже непонятно.

***

Фёдор ловил на себе косые взгляды и слышал шепоток за спиной. Хотя, может, ему это все мерещится? Спал всего четыре часа сегодня, голова как колокол. Но ощущение, что он не знает чего-то, что знает вся труппа, не оставляло. И оказалось верным. Выяснилось, что исполнитель партии дона Отавио заболел. Ну как заболел - запил. Дело редкое, но только не для ирландских теноров. Ну да ладно, в театре бывает всякое. Но на замену ирландцу вызвали из Парижа Массимо Кьезе. Нынешнего бойфренда Джессики. И вся труппа с жадным любопытством ждала встречи Дягилева и Кьезе.

А вот не дождётесь!

То есть, скандала не дождетесь. Ну и что, что у нас общая женщина – у Фёдора бывшая, у Массимо – настоящая. Это бывает. Мы же цивилизованные люди. Поэтому с новым коллегой по сцене Фёдор обменялся дежурными фразами, улыбками и рукопожатиями. И пошел в свою грим-уборную.

Спустя полчаса Фёдор с ужасом понял, что у него пропал голос.

Картина девятая, разлучная. Ну а что? Сами виноваты.

Голоса не было. Совсем. Так, будто его не было ни-ког-да.