Добродетель 05.11.2008

«Не верь, не бойся, не проси» — лагерные принципы были усвоены интеллигенцией весьма прочно. С годами, правда, оказалось, что просить-то уж точно не зазорно. Та же г-жа Свиблова не смогла бы провести ни одного из своих блистательных мероприятий без регулярного облета спонсоров. Современные богачи, очарованные неподдельной интеллигентностью блондинки, которая и просит-то не для себя, а на хорошее дело, время от времени дают денег, благодаря чему мы видим в столице достижения мировой фотографии.

Изменилось и отношение к самим деньгам. Теперь не стыдно работать там, где платят. Вся молодая кинокритика, поднимавшая «новое русское кино» в начале 90-х и готовая в те годы до хрипоты спорить за бутылкой красного вина об оттенках серого цвета на экране, организованно спланировала в «глянец». Теперь никого из них не затащишь в кинозал, зато в фасончиках, трусах и часах все разбираются. Ну и, конечно, в рекламодателях, их вкусах, пристрастиях и национальных особенностях.

Книги теперь не вписываются в интерьер, а разговор о них может показаться странным. Более того — я уже давно не встречаю молодых людей, которые говорят со мной на одном языке. То есть слова вроде бы понятны, но если где-нибудь случайно упомянешь о Паоло и Франческе, Рафаэле или даже о Пьере Безухове, на меня смотрят непонимающими глазами. Рафаэль для них в лучшем случае — один из рекламодателей, открывший ювелирный магазин на Тверской, а Леонардо непременно носит фамилию Ди Каприо.

Некоторые бывшие «люди искусства», правда, еще испытывают рудименты стыда за измену «большому и чистому». Разговаривать с ними — беда и неудобство. Неловко слушать нытье на тему «вообрази, я здесь одна» от немолодых женщин, строящих себе дома на деньги рекламодателей. В котельных было, конечно, лучше.

Я оказалась там же. То есть, в мире прекрасного. На вопрос: «Чем вы теперь занимаетесь?», отвечаю привычно: «Вечными ценностями». То есть, бриллиантами. Кстати, как-то встретила в аэропорту города Милана писателя Виктора Ерофеева. Там-то и произошел описанный выше диалог. «Как, и вы тоже?» — ахнул писатель, имея в виду себя. Вот тут-то мы и сравнялись — если не в интеллигентности, то в оценке собственных занятий.

Оригинальный куплетист

К 90-летию Александра Галича

Максим Семеляк  

Окуджава слегка напоминал старшего официанта. Высоцкий выглядел как бармен. Если продолжить эти благодарные (хотя и совершенно произвольные) кабацкие аналогии, то Галич, конечно, чистый метрдотель, в крайнем случае — швейцар. Впрочем, для него кабацкие аналогии как раз более-менее оправданы — только самый ленивый из очеркистов не пенял на неиссякаемую банкетную вальяжность Александра Аркадьевича, тем самым невольно уподобляясь старикам из галичевской же песни: «Эка денег у него, эка денег». Искренний до неприличия изгой, Галич тем не менее стабильно ассоциируется с благополучием — отчасти потому что сумел с этим благополучием расплеваться; отчасти из-за того, что весь его облик и стиль по сей день сигнализирует о комфорте, джерси и закуске по всем правилам. Стать перевесила суть.

Закусочно-пайковый дискурс Галича действительно безбрежен. Десять лет назад на эту тему выступил — и, думается, окончательно закрыл ее — Денис Горелов (см. его практически неоспоримый русско-телеграфный текст «Первый барин на деревне»).

Но справедливости ради стоит сказать, что провизия у Галича не всегда объект сердечных насмешек («нам сосиски и горчица — остальное при себе») или гадливый симптом («на столе у них икра, балычок»). Когда речь идет о лагерях и ссылках, то и там непременно возникнет бутылочка «Боржома», сельдь с базы, лучок, мелко порезанный на водку, и цыпленок табака. Несчастливая принцесса с Нижней Масловки выбирает бефстроганов. Измотанный лирический герой в санатории кается: «И в палатке я купил чай и перец». Салака в маринаде — двигатель сюжета. Сыр и ливерная — трапеза висельника. С Галичем всегда возникает ощущение, будто крамолу издательства «Посев» прослоили полосными иллюстрациями из «Книги о вкусной и здоровой пище».

В школьной юности я очень любил читать популярную антисоветскую прессу. Собственно говоря, выбирать не приходилось, поскольку школьная юность пришлась ровно на те времена (1988-1991), когда практически вся популярная пресса была антисоветской — от журнала «Родник» до газеты «Куранты». Я, в общем, со всем написанным охотно соглашался, однако как следует обозлиться на режим у меня почему-то никак не выходило. Ни «Архипелаг Гулаг» в «Новом мире», ни «...И возвращается ветер» в «Театре», ни даже обвинительные заключения А. Ципко в прибалтийском журнальчике «Даугава» не убеждали меня в необходимости немедленного разрушения советского строя. Острую необходимость подобного действия я почувствовал лишь однажды — и все благодаря А. Г. Когда я впервые услыхал невинные, в сущности, строчки про «пайки цековские, и по праздникам кино с Целиковскою», меня вдруг передернуло раз и навсегда.