Добродетели (ноябрь 2008)

Это было еще до того, как в широком постсоветском обиходе процвел солженицынский термин «образованщина», согласно которому не каждый человек с высшим образованием мог считаться интеллигентом. Интеллигентность подразумевала некий набор ценностей и добродетелей. Академик об этом ни словом не обмолвился, но аудитория-то не только их знала, но и была согласна, что им можно и нужно завидовать. Список, если и существовал, всегда был то ли засекречен, то ли сожжен, то ли съеден перед прочтением. Носители этого тайного знания с детства слышали о том, что такое хорошо и что такое плохо. И главной провинностью или же символом жизненной неудачи служила измена идеалам «прослойки». Как можно им изменить? Не поступив в институт («Учись, деточка, а не то будешь всю жизнь разгружать вагоны!»), попав в армию («Там из тебя сделают идиота!»), поклоняясь мамоне («Деньги в жизни - не главное, главное - идеалы!»), женившись или выйдя замуж за «человека не нашего круга».

Причем понятие «не нашего круга» было вполне растяжимым. Героиня «Весны на Заречной улице» так и не смогла скрыть отвращения и страха перед своими учениками из вечерней школы. Оно зависло у нее на лице, свело скулы, отчего лицо перестало быть хорошеньким. Но рабочих хотя бы предписывалось уважать. Русский интеллигент, по капле выдавливавший из себя Чехова, все-таки тогда еще помнил, что это наши «кормильцы». Их надо любить, а может, и просвещать. Они не виноваты, что не знают того, что знаем мы. Как любить и чему учить, было неясно. Примиряло всех относительное имущественное равенство. Рабочий тащил в дом купленный в рассрочку телевизор, учитель шарил по развалам в поисках книги. Каждому свое, всем - мир во всем мире. До нынешней пропасти между «чистыми» и «нечистыми» было каких-нибудь 30-40 лет…

Гораздо хуже, если происходило столкновение с «мещанством». Помню, у Паустовского где-то описано, как к ним в дом пришла невеста брата. «Пирожные брала вилкой», - пишет автор. «Не нашего круга», разве не ясно?

В восьмом классе у меня появилась мечта. Я хотела работать в театре костюмером или парикмахером. Узнала, где учат этим профессиям - оказалось, есть ПТУ прямо рядом с домом. Туда брали после восьмого класса. Скандала не было. Дома мне просто тихо («интеллигентно») дали понять, что девушки из хорошей семьи не бросают английскую спецшколу ради того, чтобы всю жизнь рыться в чужих волосах: «Подумай, как к тебе будут относиться окружающие? Хочешь быть обслугой? Ты потеряешь всех своих друзей - они перестанут с тобой общаться». С мечтой было покончено.

Вторая попытка пробраться в театр закончилась еще одним молниеносным классовым уроком, правда, удар был нанесен с другой стороны. Соседка по лестничной клетке, дочь нашего управдома, уговорила меня поступать в ГИТИС - на театроведческий факультет. «Только придумай, что написать в анкете про родителей, - советовала она мне. - Я написала, что мама уборщица. Пролетарское происхождение еще никому не мешало!» Я решила, что не буду скрывать профессию родителей - они мне ничего плохого не сделали!

Соседка оказалась права. На первом, творческом собеседовании мне сказали, что я прекрасно подготовлена. На втором стали задавать совсем другие вопросы - о родителях, о школе… И тут же порадовали: «У вас нет шансов!» Я, вместо того, чтобы гордо повернуться и уйти (как воспитывали), слабо пискнула: «Почему?» - «Вы москвичка, из интеллигентной семьи, вам 16. Для вас не будет трагедией, если не поступите. Устроитесь куда-нибудь еще. У нас тут люди приезжают из Владивостока с направлением из рабочего театра - им это нужнее».

Думаете, я расстроилась? В первую минуту - да, ужасно. Но домой шла с гордо поднятой головой. И впрямь - я уже интеллигент по рождению, мне не обязательно иметь запись об этом в дипломе и трудовой книжке. Пусть бьются те, кому это надо. Пусть, в конце концов, завидуют!

В девятом классе я влюбилась в одноклассника. Мы сидели за одной партой, вместе прогуливали уроки, после школы часами ходили вокруг моего дома, разговаривая… конечно, о книжках. Все остальные темы были «не интеллигентными». Я поняла, что мое чувство взаимно, когда предмет моей любви принес мне «Мастера и Маргариту» - книга тогда только что вышла, ни у кого ее не было. Это был знак особого доверия, общей «тайны». Реакция моей мамы была странной: «Откуда у него эта книга? Кто его родители?» Родители его, как и мои, оказались журналистами, зато дед его был когда-то видным кагэбэшником, попавшим своими трудами даже в «Архипелаг ГУЛаг». Дефицитные книги доставались в особом «распределителе» (Господи, слово-то какое - теперь не все даже догадаются, что оно означает!)

Это и решило судьбу моего романа. Мама предъявила ультиматум: «Мальчик - не нашего круга. Когда-нибудь вы с ним окажетесь по разные стороны стола - он будет тебя допрашивать». Это был единственный случай вмешательства в мою личную жизнь, но запомнила я его навсегда. И с тех пор оценивала молодых людей с точки зрения «стола».