Добролёт

– Лёха здесь первый браконьер, а если глянуть, то, по своей сути, легальный бандит. У него же башка отбита. Я афганскую захватил перед самым выходом, потом в первой чеченской поучаствовал. А он, говорит, тоже воевал. Белый дом в Москве брал. Убивать научили, а вот работать… Чуть что, пальцы веером. Ему только скажи «фас»! Ягоды отобрать, ёлки у городских, за которыми сюда перед Новым годом приезжают… Ну и лес, конечно. Попробуй вывези, если кому надо не заплатил. Может, прививку им сделать? От жадности! Я тоже не святой. Поколесил по белу свету. Всё было, и девок портил, и они мне жизнь портили. Честно сказать, одни лошади меня понимают. Как-то сюда приезжал министр лесного хозяйства. Я ему сказал, что при таком отношении, когда лес жгут, рубят, скоро здесь пустыня будет. Думаешь что-то изменилось? Только врагов нажил. Рвут, тащат, пилят, тырят! Раньше такого не было. Власть была, а в лесу порядок…

– Коля, а чьи дома справа при въезде стоят? Крепкие, хорошие дома.

– Там татары живут. А в большом, за бревенчатым забором, – Росомаха. У неё наше кулачьё вот где! – Коля сжал кулак. – Поют ей, как в церковном хоре. Жаль только, церкви здесь нет. И татары ей за километр кланяются.

Кто такая Росомаха, я выяснять не стал, но, судя по его голосу, понял, что в деревне важная и влиятельная фигура. Честно говоря, я не ожидал, что здесь, в маленьком заброшенном кордоне, говорят о тех проблемах, о которых даже в Москве предпочитают помалкивать, считая, что лесу у нас много, на всех хватит. Особенно меня позабавило, что в крохотном Добролёте есть двое бывших, готовых в любое время применить свои навыки спецназовца.

– Ты к ним больше не ходи, – сказал Коля. – Брёвна я тебе привезу, если хочешь – брус, доску-пятёрку, тебе здесь пол на кухне менять надо.

– Может, мужиков нанять?

– Ну, если есть деньги. Здесь делов у тебя – мама родная! Всё сгнило, как бы не завалилось. Мой тебе совет: начнёшь венцы менять, чтоб они не гнили, надо доски и брёвна паяльной лампой обжечь. А потом масло хорошо бы льняного бутыль привезти, нагреть его до кипятка и промазать. Тогда на твой век хватит, ещё и детям останется.

– Коля, а как здесь с крысами?

– Крысы? Да они ныне везде по всей Раскулачихе. Ты нарви полынь и распихай по углам. Если есть цветы, бархатцы, муравьи сразу уйдут. Под полом надо рассыпать печную золу. Прямо из поддувала. Крысы и мыши не любят запаха пожарищ.

Глаша

Вновь скрипнула дверь, на пороге в дверном проёме возникла молоденькая девчушка. В руках у неё была банка с молоком. Мне показалось, что на вид ей лет пятнадцать, не более. Я тут же обратил внимание, что на ногах у неё были резиновые калоши, та обувь, в которой выходили во двор в деревнях и на дачах по своим хозяйским делам женщины, как они говорили, это лучшая обутка при вечерней росе. Одета она была просто, в свободные тонкие трикотажные шаровары, поверх которых до колен серые шерстяные гамаши, на плечах синяя хлопчатобумажная курточка, волосы густые и растрёпанные.

– Ой, простите! – с извиняющейся улыбкой, сверкнув тёмными глазами, сказала она. – И вы, Николай Петрович, здесь! Вот не ожидала. – Она снова перевела взгляд на меня. – Вера Егоровна ждала, ждала, а вы не идёте. А мне всё одно по пути.

Её огромные и слегка настороженные глаза смотрели с любопытством, должно быть, она не ожидала увидеть при тусклом свете керосиновой лампы двух взрослых мужчин, которые вместо молока пьют водку. А на стене – тени, тихие и оттого, наверное, для девочки страшные.

– Кого вижу! Глашка! – воскликнул Коля. – Ты чего по ночам шасташь? Тебе спать пора.

– Николай Петрович! – нарочито строгим голосом прервала его Глаша. – Я ж русским языком говорила, я не Глаша, я – Аглая! Глаша в переводе с греческого значит «гладкая», а я – блестящая.

– А по мне всё одно, Глашка, Глаша, девочка наша, – засмеялся Коля.

– Да хоть горшком назовите, только в печку не ставьте, – засмеялась Глаша. Смех у неё был чистым и лёгким, совсем как у ребёнка. Услышать его здесь, среди сваленных у порога узлов, коробок с инструментами, видавших виды табуреток и доживающей свой век широкой клубной лавки и разговоров о деревенских нравах и непростых соседях, было неожидаемо, мне даже показалось, что наконец-то дали свет, которого так не доставало в этом старом бараке.

– Это ваше молоко, – сообщила она, – Вера Егоровна попросила занести. Ей надо ещё других коров подоить. А у вас здесь почему-то дымом пахнет.

– Да мы здесь с печкой разбирались. Застоялась. Но сейчас ничего, тянет.