Добролюбов: разночинец между духом и плотью

Двадцать седьмого октября 1918 года состоялось открытие памятника Добролюбову в Петрограде[23], ознаменованное речью наркома просвещения РСФСР Анатолия Луначарского, который суммировал ключевые идеи «добролюбовского мифа»: рано умерший гений исключительной нравственной чистоты, основоположник «социалистической пропаганды», «один из величайших русских социалистов»^{503}. При этом снижение интереса властей к Добролюбову легко увидеть по книгоиздательской политике: с 1917 по 1929 год не вышло ни одного издания избранных статей критика. Лишь в 1923-м в серии «Классики русской литературы» отдельными брошюрками были напечатаны четыре статьи («Темное царство», «Забитые люди», «Луч света в темном царстве» и «Когда же придет настоящий день?»), что в разы меньше, чем в 1910-е годы. Первый сборник статей критика увидел свет лишь в 1929 году. Более того, в число изъятых из библиотек по административному рвению «идеологически невыдержанных» книг попали и сочинения Добролюбова^{504}. Как отмечала в 1936 году газета «Комсомольская правда», за годы советской власти сочинения Добролюбова изданы общим тиражом 174 тысячи экземпляров (правда, из них 95 тысяч вышли в предъюбилейном 1935 году). Для сравнения, в 1932 году их тираж составил всего 7400 экземпляров^{505}.

Плохо обстояло дело с Добролюбовым и в школе. В 1932 году в статье «О преподавании литературы» Надежда Крупская сокрушалась, что ни Чернышевский, ни Добролюбов не входят в школьную программу, несмотря на постоянные упоминания «революционеров-демократов» в сочинениях Ленина^{506}. Впрочем, вдова вождя, с 1929 года занимавшая должность заместителя наркома просвещения, не учитывала всех достижений своего ведомства: статьи Добролюбова мы находим в программе единой трудовой школы седьмого года обучения (раздел «критика и публицистика») и в программе для школ крестьянской молодежи — правда, в разделе «дополнительное чтение»^{507}. Таким образом, к началу 1930-х годов Добролюбов всё же попал в школьные программы. Больше никто из критиков XIX века такой чести не удостоился.

Можно сказать, что в 1920-е годы критическое наследие Добролюбова оказалось на периферии литературного процесса, оставаясь так и не «завоеванной» классикой. Не поддерживаемый Наркомпросом и книгоиздателями, образ Добролюбова воплощался лишь в петроградском бронзовом памятнике.

Подлинное освоение наследия Добролюбова началось в сталинскую эпоху — с 1929 года, ставшего переломным для его посмертной судьбы. Ключевую роль в этом деле сыграл старый большевик (кстати, бывший семинарист) Павел Иванович Лебедев-Полянский, в 1921–1931 годах заведовавший Главным управлением по делам литературы и издательств (то есть цензурой), организатор многих журнальных кампаний конца 1920-х годов, в том числе по разгрому «буржуазного» литературоведения. Одновременно Полянский оказался главным «добролюбоведом» страны, почти монополизировавшим издание текстов критика и написание энциклопедических и словарных статей о нем. В 1931 году Полянский издал без купюр дневники критика[24], что больше никогда не повторилось. В 1933 году в издательстве «Academia» вышла его монография о Добролюбове, а через два года началась подготовка академического полного собрания сочинений критика, первый том которого увидел свет в юбилейном 1936-м.

Тем не менее за весьма благоприятной для репутации Добролюбова внешней канвой скрывался сложный процесс «освоения» его идейного наследия. Наиболее затруднительными и в то же время актуальными оказались два вопроса: о мировоззрении критика и о его теории художественного творчества.

Стремительная актуализация идей Добролюбова началась в 1931 году, когда в журнале «РАПП» появилась статья замдиректора Института литературы и языка Коммунистической академии Валерия Яковлевича Кирпотина со знаковым названием «Критика Добролюбова и проблемы литературной современности». Суммируя опыт интерпретации места и роли Добролюбова в истории русской материалистической мысли, Кирпотин, по сути, повторял уже известную нам плехановскую концепцию 1911 года, упрощая ее и приспосабливая к текущему политическому моменту.

Добролюбов, по Кирпотину, являлся социалистом-утопистом, материалистом фейербаховского толка, а значит, ярким представителем домарксова этапа материализма. Главная цель статьи заключалась, впрочем, не в том, чтобы лучше понять Добролюбова, а в том, чтобы проверить, годится ли его метод для использования советскими критиками^{508}.