Доброволицы

В тот же день мы были вновь вооружены винтовками из цейхгауза, но патронов оказалось всего около сотни. Во все стороны разосланы разведчики. Доброволицу Подгорных тридцати пяти лет, в прошлом сапожника, поразительно похожую на мужчину, нарядили в полушубок и кепку, в карманы насыпали семечек, неизменную принадлежность всякого уважающего себя «товарища», и она поехала в Петроград потолкаться и послушать, о чем говорят солдаты. На второй или на третий день со станции прибежала запыхавшаяся разведчица: «Господин поручик! На станции Левашово высадились четыре роты вооруженных красноармейцев, двигаются к нашему лагерю!» Поручику было уже известно местонахождение нашего батальона, и он немедленно отправил несколько человек за патронами. С какими целями большевики направлялись к нам, неизвестно. Если успеют принести патроны, решено не сдаваться. Настроение у всех приподнятое, будет бой. Через полчаса являются парламентеры с требованием сдать оружие. Поручик попросил отсрочки для ответа, не помню, на один или два часа.

Красногвардейцев нигде не видно. Наша дача окружена с трех сторон лесом, четвертая выходит на шоссе. Оно на возвышении, так что, согнувшись, с этой стороны можно пробежать и залечь незамеченными. Патронов все нет. Поручик нервничает. Да и вряд ли наши посланцы смогли бы с патронами пробраться к нам. Наверняка дорога под наблюдением красноармейцев. Появляются вновь парламентеры. Поручик вторично просит отсрочки. «Если через десять минут вы не сложите оружие, мы открываем огонь!» — предупредили они.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, я вижу, что бой был бы бесполезным истреблением роты. Дача была деревянная, с несколькими окнами. Правда, мы не знали, какая нас ждет участь, если сложили бы оружие. По тому времени можно было ожидать самого худшего. Правительство, которому мы присягали, пало. Мы хотели защищать себя самих, быть может, от горькой участи.

Прошло десять минут. Приказано винтовки сложить в кучу на землю, на шоссе. «Черта с два я отдам вам винтовку целой!» — услыхала я голос соседки. Схватив винтовку, она вынула затвор и сунула его в вещевой мешок. Несколько человек последовали ее примеру, вынув еще шомполы: «Господин взводный, штык заметят!» Подъехала подвода, и подводчик сам бросал винтовки по нескольку штук сразу. Красногвардейцев нет. «Дайте мне ваши две винтовки. Я ими прикрою свою. А если заметят, что штыка нет, скажу, что свалился». Я благополучно сложила оружие в общую кучу.

Впоследствии, уезжая из Петрограда, я оставила мои вещи, среди которых везла «на память» части винтовки, в поезде. Если бы они не уехали с поездом, я наверняка была бы расстреляна. Но об этом потом.

Как только винтовки были погружены и подвода отъехала, начали стекаться на шоссе и строиться красногвардейцы. Остался в памяти правофланговый, здоровенный красивый детина лет двадцати трех. Раздалась команда: «По порядку номеров рассчи-тайсь!» — «75 полный!» Итого в роте 150 человек. Другие роты приблизительно такие же. Итого около 600 человек.

Красногвардейцы ушли, через полчаса доброволицы принесли 10 000 патронов. Когда вернулся наш батальон, при каких обстоятельствах он сложил оружие, не знаю. Дачи были далеко разбросаны одна от другой, и мы почти не сообщались. Объявлено о расформировании батальона.

Подвоз продуктов прекратился. Хлеба уже не было, а из капусты и брюквы варили бурдицу. Караулов уже не выставляли. Не с метлой же ставить часового! Доброволицы начали разъезжаться по домам, но многим было суждено погибнуть не в честном бою, а от руки своего брата солдата или матроса. Душевное состояние ужасное! Мысль о самоубийстве крепла.

Как-то вечером, когда уже все спали, меня разбудил дежурный: «Поручик требует кого-нибудь для связи». Я, помню, разбудила восемнадцати лет девку Михайлову:

— Товарищ, в связь к поручику!

— Идите сами, если хотите, а я хочу спать.

Я разбудила вторую.

— Я боюсь, господин взводный… — И улеглась тоже.

Разбудила третью.

— Да какая там связь! Батальон расформирован, — ответила и эта и улеглась поудобнее.

Я разбудила шесть человек и ответ получила тот же.

— Товарищи, пойдет ли кто-нибудь в связь к поручику? Или я пойду сама и заявлю, что вы не повинуетесь приказу!

Я это крикнула настолько громко, что должна была разбудить всех спящих. Поднялась одна, с раздутой флюсом щекой.

— Нет, вы больны и должны остаться.

Больше никто не пошевелился. Я поняла… Страшные слова «батальон расформирован» были произнесены, и вчерашние солдаты, шедшие по первому приказу не рассуждая, сегодня превратились только в обывательниц, для которых на первом плане стоял отдых и покой. Совершенно потрясенная, я направилась к командиру:

— Господин поручик, явилась для связи сама, так как взвод отказывается мне повиноваться!

— Не нужно, Бочарникова. Идите, ложитесь спать. Я хотел на всякий случай иметь кого-нибудь под рукой. Я обойдусь…

Как-то грустно и устало махнул он рукой. Видимо, воспоминания о расформировании родного полка были еще в памяти, и он знал, что никакие приказы уже не возымеют действия.