Доброволицы

В то время вагоновожатые, точно издеваясь, останавливали трамваи чуть ли не на полном ходу, отчего вся публика летела друг на друга. И не дождавшись, пока соскочат пассажиры, рвали с места. Публика, зная это, заранее напирала друг на друга и спрыгивала со страшной быстротой. Я ехала на передней площадке. Около меня стоял лет тридцати пяти солдат с симпатичным, изнуренным лицом и две бабы с мешками. Приближалась остановка. В дверях показались трое солдат. Один, белесый, с отталкивающей физиономией, заметив меня, закричал:

— Чего красногвардейцы смотрят и не расщелкают эту св…чь? Только нас позорят!

— Ничего не позорят! Если одна сделала глупость, а другая последовала ее примеру, для нас ничего позорного, — огрызнулся зло стоявший на площадке.

— А ты кто такой, что защищаешь эту дрянь?

— Такой же солдат, как и ты!

У них завязалась перебранка. Бабы приняли мою сторону. Я молчу. Вмешиваться в разговор и получить от хама по физиономии или даже быть выброшенной на ходу с трамвая, как это случалось, мне, конечно, не улыбалось. В дверях показался офицер. Солдаты считали в то время чуть ли не за позор приветствовать офицера. Я нарочно, на виду у всех врагов, вытянулась как можно сильнее и отдала честь. На! Выкуси!.. Офицер с улыбкой ответно приложил руку к козырьку. Приближалась остановка. Публика сзади надавила. И когда я увидела, что белесый вот-вот должен соскочить, я, как храбрая шавка из подворотни, бросила вдогонку:

— Считаю выше своего достоинства вступать с вами в какие-нибудь пререкания!

Белесый, соскочивши на землю, повернулся и злобно поднял кулак:

— Я тебе покажу «достоинство»… — и «трехэтажное здание» обрушилось на мою голову.

Он попытался вскочить обратно, но пассажиры, прыгавшие со скоростью блох, его отталкивали. У меня что-то под ложечкой тоскливо засосало. «Если вскочит, обязательно залепит по физиономии…» — мелькнул тревожная мысль. Вагон с силой рвануло… Я вздохнула с облегчением: слава Богу, пронесло! Через несколько остановок, слезая и проходя мимо своего защитника, у меня вырвалось от всего сердца: «Спасибо, товарищ!». По изнуренному лицу солдата пробежала добрая улыбка.

Как-то во взвод вбежала доброволица: «Товарищи, из отпуска вернулось двое, над которыми солдаты издевались. Идемте слушать, они будут рассказывать». Мы направились в соседний взвод. Одна — интеллигентная девушка восемнадцати лет, вторая — высокая худенькая крестьянка двадцати лет.

И вот что мы услыхали. Они шли по Петрограду около каких-то казарм. На них напали солдаты и силой приволокли в помещение. Комната быстро наполнилась гогочущей солдатней. «А ну, барышни, раздевайтесь!» Видя, что те не двигаются, один, со словами: «Нужно помочь раздеться» — толкнул младшую на койку и, когда та упала, схватил ее за ногу и сдернул. Та затылком ударилась об пол. И сейчас же на них набросились и с подобающими выражениями и, оказывая «внимание», сорвали всю одежду… «Надо посмотреть, нет ли молока», — заявил один из них и схватил младшую пальцами за кончик груди, с силой перекрутил. Из надорванного соска брызнула кровь. Доброволицы заметили молоденького вольноопределяющегося, который, не принимая участия, смотрел на все со слезами на глазах. Вдруг, быстро повернувшись, он выбежал из комнаты. В это время в дверях появился прапорщик. «Товарищи, прапорщик Владимиров пришел!» Солдаты обратились к нему: «Господин прапорщик, мы тут свежинки приготовили!..». Тот, нагло улыбаясь, направился к пленницам. Вдруг дверь распахнулась и вбежали члены полкового комитета, по-видимому предупрежденные вольноопределяющимся. Они приказали немедленно вернуть одежду и освободить девушек. Тогда солдаты начали отмахиваться руками: «Да ну их к черту! Мы их не трогали. Еще заразишься от них!»

В газете было сообщение, что в Мойке или Фонтанке (не помню) были выловлены два женских голых трупа со стрижеными головами. У одной вырезана грудь, у другой погоны.

Группа доброволиц, сорок или сорок два человека, поехали по домам. В Петрограде видели, как их захватили матросы и увезли в Кронштадт. Они пропали бесследно. Нами было получено письмо от родителей уехавшей с этой группой: справлялись о судьбе дочери.

Вторая группа в тридцать пять человек была в Москве захвачена солдатами и приведена в казармы. От одной из тех доброволиц наши получили письмо, где она, сообщая о случившемся, пишет: «Рассказать, что было с нами, я не в состоянии… Но лучше бы они нас расстреляли, чем после всего пережитого отпускать по домам».