Добровольцы

Каждый день друг друга видя,
Не заметишь перемен,
Но когда разлука выйдет —
Вот как с нами, например, —
Каждая видна морщина,
Каждый проблеск седины.
Николай ласкает сына,
Гладит волосы жены.

А мальчишка рядом с мамой,
Как опора и как друг,
Весь в отца, крутой, упрямый,
От смущенья вспыхнул вдруг.

Нет, не ждал он, чтобы папа,
Сталинградский ветеран,
Щеки в оспенных накрапах
Рукавами вытирал.

Таня собрала пожитки,
И в глазах ее тоска,
Голубая ходит жилка
У девичьего виска.

«Погоди, тебе, дружочек,
Убежать мы не дадим,
Вот когда приедет летчик,
Уходите вместе с ним».

…Как спокойно течь рассказу,
Если хочешь дать отчет
За четыре года сразу,
А полсотни дней — не в счет!

«Лелька, Лелька! Помнишь Фрица?
Чудом гибель одолев,
Он теперь, как говорится,
На метро в Берлине шеф.

Он прошел такие беды,
Что не сыщешь на войне!
Перед самым днем Победы,
Как рассказывал он мне,

Их концлагерь в перелески
Выводили на расстрел,
Но один герой советский
Заслонить его успел.

Фриц еще сказал, что кличка
Танин у него была.
Дочь полковника, москвичка,
На Каляевской жила».

Таня вся затрепетала,
Растревожена, бледна.
Может быть, отца узнала
В этом подвиге она?

Или встретилась с легендой,
И приметы неверны,
И отец исчез бесследно
На четвертый день войны?

Достоверно неизвестно,
Как он путь закончил свой.
Но за то, что жил он честно,
Я ручаюсь головой!

Пусть без черных подозрений
Встанут в памяти времен
Жертвы первых окружений,
Не назвав своих имен.

И рассказ уходит дальше,
Открывая новый след:
«Под Берлином я на даче
Видел в рамочке портрет.

До чего похож на Гуго,
Как две капельки воды!
Сердце застучало глухо
От совсем чужой беды».

За рассказом стынет ужин.
Но и Леле невтерпеж
Рассказать подробней мужу,
Как ее объект хорош.

Вот она достроит скоро
Новый станционный зал,
Коридор из лабрадора,
В белом, мраморе портал.

Держат свод, светясь, колонны,
Их без счета в зале том.
И хрустальные пилоны
В обрамленьи золотом.

Но Кайтанов почему-то
С грустью слушает, жену,
Иль от ласки и уюта
Отучился за войну?

«Говоришь, роскошно в зале? —
Колька сплюнул горячо. —
Видно, в Орше не бывали
Архитекторы еще».

Леле страшно: «Что с ним стало?
Коля разлюбил метро!»
Наклонился он устало,
И в проборе замерцало
Фронтовое серебро.

А потом, Алешу вспомнив,
Все притихли за столом.
Притулился Славик сонный
Под отеческим крылом.

…Утром Леле в управленье
Надо ровно к девяти.
Есть у Коли настроенье
С ней к товарищам пойти.

От приветствий и объятий
Закружилась голова.
Всем он друг и всем приятель,
Так ждала его Москва!

Знаменитый архитектор
В управлении как раз.
Рассмотрение проекта
Ожидается сейчас.

Вот эскиз и два макета,
Видно каждую деталь:
Будет станция одета
В мрамор, бронзу и хрусталь.

Все начальники в восторге,
Но, молчавший до сих пор,
Мрачный, в старой гимнастерке,
Отставной встает майор.

Говорит он точно, веско,
Мысль его, как штык, пряма:
Что от Бреста до Смоленска
Лишь руины — не дома,

От границ до Сталинграда —
Только щебень да зола.
Нет, не время для парада,
Стройка будет тяжела!

Зарождался стиль эпохи
В первых линиях у нас.
Были станции неплохи,
Всюду радовали глаз.

А теперь какого черта,
Если людям негде жить,
Делать стены в виде торта,
Позолотой мрамор крыть?

«Да, красиво, я не спорю,
Но нельзя, сдается мне,
Строить с безразличьем к горю,
Причиненному стране».

Нет, никто не ждал скандала.
В первый день сердечных встреч
Очень странно прозвучала
Эта яростная речь.

«Что с Кайтановым случилось?»
«Раздражительный субъект!»
«Он разнес, скажи на милость,
Изумительный проект».

«Сами знаем, были беды,
Но зато каков итог!
Исторической победы
Бригадир понять не смог».

«Да, с концепцией такою
На метро работать как?»
«Не вернут на шахту Колю:
Слишком резок он, чудак!»