Добрые боги

— От союза с Шоумом я ничего не получил, но ничего не потерял! — сказал лорд Вульбен; слова вылетали у него изо рта, как камни из-под колес. — Я сохраню жизнь и власть, сохраню всё, что строил долгие годы, сохраню королевство — всё, кроме беспутного сына, которого следовало удавить в колыбели! Вместо того, чтобы помочь мне прижать принца к ногтю, ты начал покрывать его, привирать в донесениях! Больше я не мог тебе доверять: пришлось отослать тебя на Лысые Равнины к Шоуму, в надежде, что хоть так ты наберёшься ума. Но и там ты умудрился сунуться, куда не следует, ни в чём не разобравшись. И наделал столько шума, что теперь у меня нет иного выхода, кроме как отдать тебя Эслему, чтобы он отправил тебя на виселицу… Это позор! — Он ударил тростью в пол. — Ты подвёл меня и опозорил перед Шоумом, перед моими людьми! Проклятье, да тебе мало петли — тебя стоило бы четвертовать! Но Эслем жаждет правосудия. Этот неотёсанный зверь, по недоразумению ходящий на двух ногах… — Лорд Вульбен заскрипел зубами. — Ты ошибся на его счёт; как всегда, поступил как глупец! Шоум не ставил герцога в известность о наших планах, потому как считает непроходимым тупицей — и я в этом с Шоумом солидарен. К равноденствию мы отправим на плаху принца по обвинению в убийстве Его Величества: избавимся от обоих разом. Шоум займёт престол, я сохраню своё место. Что: не нравится? Напрасно ты не отправился к герцогу! Двое тупиц, по крайней мере, смогли бы потянуть время… Каково знать, что выход был так близко, но ты упустил его по своему скудоумию? А, Солк?

— Будь ты проклят, — прошептал Вархен, страшно кривя разбитые губы. Ханбей попытался поймать его взгляд, но не сумел. — Будь… ты…проклят… отец…

— Усугублять своё и без того прискорбное положение — в этом весь ты: умом и нравом в мать. Что ж: поговорим напоследок по душам. Посмотрим, насколько хватит твоего упорства покрывать Кербена. — Лорд Вульбен усмехнулся криво и страшно. — Посмотрим, досталось ли тебе хоть что-то от меня.

Он кликнул стоявших снаружи от дверей гвардейцев.

* * *

Неспособный говорить и двигаться, Ханбей чувствовал себя вещью; для лорда Вульбена и его людей он и был в этот час вещью — причём, вещью малоинтересной. Его разоружили, выволокли из кабинета и оттащили в подвал, где бросили в маленькую камеру, отгороженную с одной стороны решёткой: такие были в старом шевлугском зверинце.

Ханбей ожидал, что там о нём и забудут до самой виселицы. Но, к его удивлению, через некоторое время гвардейцы вернулись и оттащили в тёмную комнату без окон, с цепями на стенах и множеством жутких приспособлений, о назначении которых он предпочёл не задумываться. Там двое офицеров ему влили в рот густое кисло-сладкое зелье, от которого отчасти вернулась способность говорить и двигаться, а затем ещё одно, по-видимому, призванное развязать ему язык. И начали выспрашивать, куда он спрятал книгу.

Голова соображала туго, потому поначалу он не мог взять в толк, что им надо; но вскоре из разговоров дознавателей стало ясно, что в мешке Вархена вместо гримуара наместника Шоума оказался сборник каких-то похабных стишков.

Ханбей едва сдержал торжествующий смех. Наверняка не меньшим сюрпризом, чем для лорда Вульбена, подмена оказалась и для Вархена: шпион не избавлялся от книги, в этом Ханбей был уверен.

Кроме расторопной ученицы дряхлой ведьмы, подменить гримуар было некому: разве что, самой старой карге — но та, едва способная двигаться, вряд ли смогла бы проделать это незаметно. Ловкая девица провела всех и теперь могла быть от Вертлека уже за сто вёрст. Её поимка и возвращение книги, вероятно, являлось лишь вопросом времени: и всё же эта задержка, заставшая лордов-предателей врасплох, была приятна…

С допросом Ханбею повезло: дознаватели, заранее убеждённые в том, что «деревенщина» не может рассказать ничего существенного, использовали пыточный инструмент только для устрашения и больше ругались между собой, чем занимались делом. Сказалось и намерение оставить его не слишком покалеченным, чтобы хотя бы один висельник поднялся на эшафот на своих ногах: настоящий допрос, без сомнения, достался Вархену. При мысли о неудачливом шпионе, обманом втянувшем его в такую передрягу, Ханбей ощутил странную смесь сочувствия и злорадства, которого, впрочем, сразу же устыдился: вряд ли стоило поминать прошлое теперь.

Бестолковый допрос продолжался час или два; тело всё ещё ощущалось смутно, как ватой набитое, благодаря чему он так ничего и не рассказал. Когда от выпитых зелий у него начались сильные рези в животе и рвота, старший дознаватель, разразившись проклятиями, приказал заканчивать. Ханбей едва запомнил, как гвардейцы выволокли его из допросной и оттащили в зарешеченную камеру, такую же тесную и смрадную, как предыдущая, только расположенную рядом с караулкой — чтоб был под присмотром. Пока он корчился на полу, караульные, которым его мучения мешали играть в карты, то и дело добавляли ему синяков древками алебард.