Добрые люди

– А вот я нисколько! Нация, у которой есть свои ремесла, искусства, философы и книги, не обязательно удостаивается при этом лучших правителей. Она бы и дальше отлично просуществовала под той же самой пятой. Просвещенная тирания, какой бы просвещенной она ни была, не перестает быть тиранией… Нам предстоит покончить с этим, уничтожить на корню. Стереть с лица земли противников прогресса. Поотрывать им всем головы!

– Правда? А как? – с холодной вежливостью любопытствует адмирал.

– Сперва привлечь на свою сторону нынешних членов правящего класса, просвещенных по велению сердца или ради моды, а затем, добившись свержения монархии, устранить их.

– Ух ты! А это как?

– Да очень просто: истребить, и дело с концом.

Дон Эрмохенес в ужасе крестится:

– Боже…

– Вы этого желаете Франции? – любопытствует адмирал. – И Испании, я полагаю, тоже?

Брингас неумолим.

– Я желаю этого всему миру. И Франции, и Китаю… Единственная дорога к общественному процветанию – кровавая баня, которая предшествует омовению истиной.

– Вы хотите сказать, что тех, кто не пожелает быть счастливым, заставят с помощью хлыста?

– Приблизительно так. Хлыст – отличный способ донести истину.

– А в чьих руках будет этот хлыст?

– В руках справедливых и просвещенных законодателей… Неподкупных и безукоризненных.

– По-моему, вино ударило вам в голову, сеньор аббат.

– Напротив. Vinum animi speculum… Никогда я не был так трезв, как в эту ночь!

В середине моста Брингас останавливается и энергичным жестом указывает на рассеянные огоньки, обозначающие берег:

– Посмотрите вон на те фонари: как они сделаны, как установлены. Вот он, символ прогресса. Символ будущего.

– Действительно, – соглашается дон Эрмохенес, довольный тем, что разговор перешел на другую тему. – Удивительное изобретение. Это масло, которое всюду жгут…

– Я не это имею в виду, друг мой… Там, где вы замечаете масло и комфорт, я вижу подходящие места для того, чтобы вздернуть на виселицу врагов народа. Повесить тех, кто противится прогрессу… Можете представить себе город, где на каждом фонаре висит дворянин или епископ? Вот было бы славное зрелище! А уж какой урок всему миру!

– Вы опасный человек, сеньор аббат, – говорит адмирал.

– Да, вы правы. И я этим горжусь. Быть опасным человеком – мое единственное призвание.

– Вот они, худые беспокойные люди, страдающие бессонницей… Как у Шекспира в «Юлии Цезаре».

– Верно: Брут и Кассий. Все мы, люди с открытыми глазами, принадлежим к этой достойной породе. Не поздоровится королям и тиранам, если мы однажды встретим кого-нибудь из них под статуей Помпея! Уверяю вас, республиканский кинжал не дрогнет в моей руке!

Он вновь устремляется в путь с такой решимостью, словно вожделенный кинжал поджидает его в конце моста. Академики едва поспевают за ним.

– Вы были хорошим другом, – говорит дон Педро, поравнявшись с аббатом. – Несмотря на то что принадлежите к тому сорту людей, которые обычно бывают отзывчивыми друзьями, а затем становятся безжалостными врагами… Главное, думается мне, не прозевать момент, когда случается эта перемена.

Брингас обиженно вскидывает голову.

– Вас двоих – ни за что в жизни…

Внезапно он смолкает и продолжает путь, более не возражая. Через некоторое время сбавляет шаг.

– В любом случае для меня было честью познакомиться с вами, – говорит он, пожимая плечами. – И быть вам полезным в этом деле… Вы – достойные люди, так и знайте.

Улыбка адмирала едва различима во мраке.

– Надеюсь, вы вспомните об этом, когда начнете вешать людей на мадридских фонарях.

– До этого еще есть время. Хотя намного меньше, чем думают.

Шаги гулко падают на булыжную мостовую пустынной площади. Сейчас они шагают по направлению к громоздким и сумрачным стенам Лувра. Вокруг – ни единого светлого окна. Мерцает лишь одинокий фонарь, и тьма делает здание еще более мрачным.

– Вы не вернетесь в Испанию? – спрашивает дон Эрмохенес. – Домой?

– Домой, вы сказали? – Голос аббата звучит презрительно. – Я не верю тем, у кого есть – или они только думают, что у них есть – дом, семья, друзья… Кроме того, ничего хорошего в Испании меня не ждет. В лучшем случае – тюрьма… Я достаточно прожил на свете, чтобы знать, что в этой стране собственное мнение и независимость вызывают ненависть.

Брингас умолкает и озирается, словно тени могут ему ответить.

– Я обречен блуждать по этим берегам, словно призрак из «Энеиды».

При свете ближайшего фонаря адмирал видит, как дон Эрмохенес кладет руку на плечо аббата.

– Возможно, когда-нибудь… – начинает библиотекарь.

– Если когда-нибудь я вернусь, – угрюмо перебивает его Брингас, – то исключительно на одном из коней Апокалипсиса.

– Свести счеты, я полагаю?

– Вы угадали.

Они вновь останавливаются. Луна поднялась выше, разливая серебристое сияние над высокими крышами, покрытыми темной черепицей. Силуэты двоих мужчин, сливаясь в одну большую тень, смутно вырисовываются на мостовой.

– Желаю вам, чтобы вы наконец обрели то, что ищете, дорогой аббат, – произносит адмирал. – Если же это буря, желаю, чтобы вы в ней уцелели.

Он умолкает. На этот раз Брингас отвечает не сразу.