Добрые предзнаменования

Нил Гейман о Терри Пратчетте

Итак.

Февраль 1985 года, китайский ресторанчик в Лондоне, первое интервью писателя. В издательстве приятно удивлены, что кто-то захотел пообщаться с начинающим автором (у которого только-только вышла первая книга в жанре юмористического фэнтези – «Цвет волшебства»), однако они все же соглашаются организовать ему встречу с юным журналистом. На авторе (тоже журналисте, но бывшем) пока что простая черная кожаная кепка, а не Настоящая Шляпа Писателя. До нее еще далеко. У журналиста же на голове сероватая шляпа, похожая на те, которые носил Хамфри Богарт в своих фильмах. Правда, журналист в этой шляпе совсем не похож на Хамфри Богарта: он выглядит как ребенок, ограбивший гардероб родителя. Со временем он поймет, что, как ни старайся, шляпы ему не носить. И дело даже не в том, что их сдувает в самый неподходящий момент или что из-за них чешется голова. Он просто забывает их где-нибудь в ресторане, а потом возвращается в одиннадцать часов утра, привычно стучится в двери и спрашивает: а не находил ли кто-нибудь мою шляпу? Однажды, уже очень скоро, журналист откажется от шляп и купит вместо них черный кожаный пиджак.

Итак, журналист с автором обедают, а потом журнал «Спейс Вояджер» публикует интервью и фотографию писателя, осматривающего полки в книжном магазине «Запретная планета». Но не это главное. За обедом они оба понимают, что им весело да и ход мыслей друг друга им нравится.

Этим автором был Терри Пратчетт, а журналистом был я. Минуло двадцать лет с тех пор, как я забыл в ресторане шляпу, и пятнадцать – с тех пор, как Терри открыл в себе Автора Бестселлеров с Настоящей Шляпой Писателя.

Мы не так часто встречаемся в последнее время, так как живем на разных континентах, а когда все-таки оказываемся на одном, то только и делаем, что подписываем книги читателям. В последний раз мы сидели в суши-баре в Миннеаполисе после очередной автограф-сессии. В тот вечер была акция «ешь, сколько влезет»: суши клали на маленькие лодочки и отправляли плыть к посетителям. Через некоторое время повар, очевидно, понял, что мы бессовестно злоупотребляем акцией, сделал нам что-то типа Падающей башни из желтохвостов и заявил, что идет домой.

С тех пор не изменилось ничего, кроме, пожалуй, всего.

Еще в 1985 году я понял: Терри очень много всего знает. Такой головой, как у него, могли похвастаться только люди, которые задают вопросы, слушают и читают. Он хорошо ориентировался в рамках своего жанра да и за его пределами знал достаточно, чтобы оставаться интересным собеседником.

Он был дико эрудированным.

И он умел веселиться. При этом он был из тех авторов, которым больше всего нравилось Писать. Удовольствие ему приносило не Написанное и не то, что он Был Писателем, а сам процесс придумывания текста. Когда мы познакомились, он работал пресс-атташе в Центральном совете по производству электроэнергии. Каждый вечер он садился и писал по четыреста слов – только так он мог одновременно быть писателем и ходить днем на настоящую работу. Спустя год он завершил роман, но у него оставалось еще сто слов из обычных четырехсот. Тогда он взял новый лист, вставил его в печатную машинку и написал сто слов следующей книги.

(Когда Терри уволился и окончательно стал писателем, он позвонил мне и радостно сообщил: «Прошло всего полчаса с моего увольнения, а я уже ненавижу этих мерзавцев!»)

И вот что еще я понял в 1985-м: Терри был рожден специально для жанра научной фантастики. Так уж у него работала голова: ему надо было все разобрать, потом собрать под разными углами и посмотреть, как оно работает. Это и было двигателем «Плоского мира». Не «а что если…» или «вот если бы…», и даже не «если так и продолжится…», а куда более изощренное и опасное «А если бы так было на самом деле… что бы оно значило? Как бы оно работало?».

В «Энциклопедии научной фантастики» Николса и Клюта есть древняя гравюра, на которой человек просунул голову сквозь небо, за пределы мира, и смотрит на шестеренки, колесики и моторчики, которые приводят в действие механизм Вселенной. Тем же самым занимаются и люди в книгах Терри Пратчетта, даже если порой эти люди – крысы и маленькие девочки. Они учатся. Они расширяют границы своего восприятия.

Мы обнаружили, что смеемся над одними и теми же шутками и знакомы с одинаковыми культурными реалиями. Мы читаем одни и те же малоизвестные книги и с удовольствием советуем друг другу своеобразные справочники по Викторианской эпохе.