Добрые слуги дьявола

— Это не мой кот, — поспешил уточнить писатель, чувствуя, что у него дрожат коленки. «Так значит, они спят вместе и едят из одной тарелки», — подумал он и ощутил в пальцах ног резкую боль — ту самую необъяснимую, неотвязную боль, пронзавшую его, когда он случайно встречался с девушкой на лестнице. «Так вот что вытворяет Вагнер, наглый бродячий кот, подобранный мной на улице», — подумал Паньягуа, но тотчас решил, что сейчас прежде всего нужно попытаться успокоить паренька.

— Что за глупости, мальчик, забудь об этом, — улыбнулся писатель и, предварительно выяснив, какие отношения связывали Хасинто с Лили («дружеские, сеньор, какие же еще, мы друзья с самого детства»), по меньшей мере в течение двадцати минут успокаивал его. Паньягуа сказал, что в последние дни он как раз занимался изучением этой темы по работе, и если раньше он не верил в оборотней, то теперь и того меньше. — Согласно научным данным, оборотни и тому подобные феномены — просто способ объяснения совпадений или странностей жизни, иногда весьма причудливой. Не существует ни бесов, ни оборотней, и никто ни в кого не вселяется, понимаешь, Хасинто? Все это сказки, старушечьи выдумки. В глубине души люди сами склонны к подобным объяснениям, ведь намного интереснее верить в сверхъестественное, чем в рациональное. Но я должен тебя разочаровать: все в мире намного проще, чем кажется, это скучно, но такова правда.

— Слушаю? Да, это Паньягуа. — Когда зазвенел телефон, Хасинто хотел было удалиться, но писатель задержал его. — А, это вы, девушки. Ну что, закончили собирать сведения о жизни нашей… — Паньягуа секунду помедлил, — нашей подопечной?

— …

— Интересный материал?

— …

— Правда? А как вам удалось узнать про пальцы с красными ногтями, например? Любопытный факт.

— …

— Да, я знаю, что скрытой камерой можно заснять все, что угодно, но откуда, черт возьми, такие подробности?

— …

— Блоги? То есть он-лайн дневники? Я о таком даже не знал. Ой-ой-ой, как, оказывается, опасно иметь виртуальных друзей в Саусалито. Да и в любом другом месте, конечно.

Слушая этот разговор, Хасинто спрашивал себя, чем же занимается их сосед. В квартале поговаривали, будто, прежде чем поселиться здесь, этот человек работал в театре; другие рассказывали, что он был врачом в Южной Америке, а может быть, химиком или по меньшей мере аптекарем. «В любом случае он, безо всякого сомнения, богат и нечист на руку», — говорили соседки, которым казалось очень странным, что такой человек, как он, поселился в этом квартале. «Наверняка за ним водятся грешки», — говорили они.

Хасинто не знал, что и думать о сеньоре Паньягуа, но несомненным было одно: сосед напоминал ему одного человека, виденного им в детстве в Лиме. Тот господин жил в одном из немногих хороших домов их бедного квартала, и все называли его «Человек в Окне». Конечно, он привлекал к себе еще больше внимания, чем дон Грегорио, потому что никогда не выходил из дома, лишь выглядывал на улицу из-за занавесок. Говорили, что он не выносит дневного света; у него были белые глаза, белые волосы, бледно-розовое лицо и желатиновые ногти. «Он был то ли альбиньол, то ли альбарин… что-то в этом роде», — Хасинто не помнил точно, как называли эту болезнь, но знал, что такое существо, хрупкое и очень уязвимое, мог буквально испепелить один луч солнца. «И дон Грегорио тоже такой», — подумал он, хотя у соседа волосы были не бесцветные, напротив, угольно-черные, так же как и глаза. К тому же он вовсе не боялся свежего воздуха: Хасинто не раз видел, как сосед прогуливался по улицам со своим мерзким котом. Однако, несмотря ни на что, Паньягуа продолжал казаться ему похожим на того человека в окне — альбинони или альбиони, — который не мог выйти на свет Божий даже на несколько минут, без того чтобы не покрыться язвами.

— Слышишь меня, мальчик? Мы говорили с тобой о бесах.

Воображаемая шляпа Хасинто снова завертелась в его руках, показывая, что его мысли вернулись из Лимы, Перу, в прихожую квартиры Паньягуа.

— Да, сеньор, вы убеждали меня, что их не существует.

Остальная часть разговора проходила в совершенно другом тоне: что-то, очевидно, изменилось в поведении Хасинто. Паренек уже не казался робким, потому что он стал испытывать некоторую жалость к соседу — такому образованному, живущему в окружении книг и знающему, наверное, все о бесах и прочих вещах, но казавшемуся ему таким слабым и к тому же почти таким же некрасивым, как и Человек в Окне.

— Тебе не о чем беспокоиться, ничего подобного в мире не существует, — увещевал Паньягуа, и Хасинто, больше озабоченный теперь альбиносами, чем бесами, заметил, что его тон стал каким-то напряженным — возможно, это была боль или чувство ответственности, трудно было определить точно, что именно.

— Надеюсь, мне удалось убедить тебя, сынок.

— Спасибо, что нашли для меня время, сеньор, — сказал Хасинто и, словно желая сделать последнее уточнение, добавил: — Не хочу докучать вам, но, видите ли, падре Вильсон говорит, что…

— А кто такой падре Вильсон, мальчик?