Добрые времена

Роман прикреплял карту, пока парторг, механик Лютиков, представлял его аудитории. Лектор посмотрел на сидевшую в стороне Чалову и решил, что надо брать быка за рога. В качестве «быка» он избрал тетю Полю, сидевшую впереди с аппетитной булкой в одной руке и кружкой чая — в другой...

Проводили лектора аплодисментами; Чалова пожала ему руку.

— Молодец. Верю, что не растеряешься в любой аудитории.

...Первой в зал заседаний парткома вошла Лада. Роман не успел как следует начать переживать, как она уже выскочила, вся пунцовая.

— Чего спрашивали?

— Да Сергей Михайлович в краску вогнал... Чалова сказала, нора меня в пропагандисты готовить, он вдруг заулыбался и говорит: «Надо ей сейчас в первую очередь к материнским обязанностям готовиться, а остальное — потом». Ром, неужели у меня такой большой живот?

— Брось ты, не переживай. Ничего не видно, — успокоил он рассеянной скороговоркой, поскольку следующим вызывали его.

С ним вместе зашли Самсонов, Демьянов, секретарь партбюро типографии механик Лютиков.

Члены парткома, слушая доклад Лютикова, благожелательно поглядывали на Бессонова. Со всеми из них он хорошо познакомился за полтора года работы.

— Пусть расскажет биографию, — предложил Разумов, когда секретарь партбюро закончил. — Давай, Роман Павлович.

Биография его уместилась в несколько фраз — «родился в семье служащих, отец и мать — учителя, члены партии; поступил в школу, был принят в комсомол, учился в институте, работаю...» Роман говорил и сам остро чувствовал, что хоть четверть века за плечами, еще ничего не сделано.

Ему казалось, что так думают и члены парткома. Во всяком случае, кто-то иронично бросил:

— Как говорится, все впереди.

— Ну разве это плохо? — улыбнулся Разумов. — Очень даже хорошо. Кстати, по работе на заводе он себя успел зарекомендовать. Как, Николай Иванович?

— Конечно! — поднялся Самсонов. — Иначе разве мы стали бы с Василием Федоровичем его рекомендовать. Парень творческий. Увлекается, конечно, иногда слишком доверчив...

— Доверчивость для журналиста — первейшее свойство, — прогудел сидящий рядом Демьянов. — Если человек не верит людям, нечего ему в газете делать. Да и на партийной работе тоже, как я понимаю... Лучше десять раз обмануться, чем один — не поверить.

— Ишь ты! Не даешь в обиду ученика? — хмыкнул Угаров. — Правильно. Верить надо, но проверять тоже. А также и советоваться иногда. Намек понял?

— Понял! — улыбнулся Роман.

— Есть предложение принять, — сказала Чалова. — Имеет партийное поручение, хорошо его выполняет. Он теперь у нас лектор-международник.

— Ну, раз так, — улыбнулся Разумов, — думаю, следует согласиться. Других мнений у членов парткома нет? Принимаем тебя, Роман Павлович, кандидатом в члены партии. Поздравляю!

Едва он вышел из зала заседаний, к нему устремилась Лада:

— Ну как?

— Порядок, — ответил Роман односложно. — Единогласно.

Лада внимательно поглядела мужу в лицо:

— А почему не радуешься?

— Радуюсь. Но как-то... еще в себя не пришел.

— Не тормоши его. Человек осознает важность свершившегося, — услышал Роман из-за спины голос Немова.

Евгений крепко пожал руку Бессонова и взволнованно произнес:

— Поздравляю, дружище! Это замечательно.

И тут снова не удержался, чтобы не подтрунить:

— Лада, взгляни, у него, правда, лицо...

— Чем тебя мое лицо не устраивает?

— Выражает... — громким шепотом сообщил Немов.

— Чего выражает-то? — начал сердиться Роман.

Немов торжественно поднял палец:

— Значительность!

— Да ну тебя, — махнул Роман рукой. — Тут такой момент, подумать надо, как дальше жить.

— Думать полезно, — с улыбкой кивнул Немов. — Но, между прочим, следует помнить, о чем серьезно предупреждал Ленин молодых коммунистов.

— О чем? — насторожился Роман.

— О комчванстве.

— Что, что?

— Эх ты, а еще историк. Коммунистическое чванство, зазнайство, Ленин считал самой страшной болезнью. Так что не зазнавайся. А то мы с Ладой живо тебе душ горячий устроим.

Роман было насупился, но потом вдруг заулыбался:

— Ребята, я рад. Понимаете. Так рад! Это ведь как второе рождение. Я чувствую в себе такие силы, я такое сотворю. Ого-го!

Обняв Ладу и Евгения за плечи, Роман прошел с ними в комитет комсомола, потом в редакцию, принимая поздравления и радуясь как ребенок.

И дома, уже поздно вечером, он нет-нет да и начинал улыбаться каким-то особым светлым мыслям.

— Коммунист! Я теперь коммунист, — повторял он про себя.

* * *

Вскоре Роман и Лада уехали в подмосковный санаторий. Лыжные прогулки, сытный обед, послеобеденный сон, вечером — кино. Бездумно и безмятежно бежали день за днем.

Вот и сегодня сразу после завтрака они встали на лыжи. Скользили меж высоких елей, образующих зеленый туннель, лучи яркого солнца, пробиваясь сквозь ветки, рисовали на сугробах синие узоры. Лыжня внезапно пошла под уклон. Роман, шедший первым, со скоростью вылетел на поляну. Здесь тормознул, ожидая Ладу. Среди стволов показалась ее пушистая красная шапочка. Вот и она сама. Увидела Романа и вместо того, чтобы затормозить, громко сказала «ой» и шлепнулась.

Роман рассмеялся, а Лада тут же обиделась.

— Почему ты смеешься?

— Потому что смешно. Упала на ровном месте.