Читаем Добрый медбрат полностью

Первую попытку суицида он совершил, когда ему было девять. Чарли смешал содержимое химического набора из церковного благотворительного ящика со стаканом молока, но набор не был хорош для этой цели, поэтому Чарли удалось только довести себя до рвоты. Вторая попытка случилась в декабре 1977 года. Чарли был дома, притворялся больным, чтобы не идти в школу, когда зазвонил телефон; его мама попала в аварию, за рулем была его сестра-эпилептик. Никто не сказал Чарли, что столкновение было лобовым и что его мать уже мертва. Чарли попытался найти ее в больнице Маунтинсайд, но персонал сказал ему, что тело его матери уже забрали. Больше он ее не видел.

Чарли думал, что в Маунтинсайде ему соврали{33}, в чем он затем обвинял все больницы сразу, так никогда и не простив. Он был зол и безутешен и снова решил найти выход в самоубийстве. После этой попытки он впервые оказался в больнице и впервые стал наблюдаться у психиатра, но говорить с врачом Чарли пока не хотел. Он не хотел ничего говорить, но имел в виду: «Никто не вылечит мою боль. Только я сам». Психиатр отправил его домой, в ту дыру, где раньше жила его мать.

Чарли не хотел возвращаться в школу или в мрачный деревянный дом, куда в любое время дня и ночи приезжали мужчины бог знает с чем в крови и на уме. Единственным выходом, который он видел, было вступить во флот. Вербовщики пообещали ему новую жизнь и форму: белые ботинки, белые штаны и ремень и даже белую фуражку, которые не выцвели на другом парне. Для Чарли служба во флоте представлялась самой спокойной во всех вооруженных силах, одновременно героической и безопасной, прямо как его детские мечты о смерти. «Я не умру, – думал Чарли, – но я мог бы умереть». Он представил себе полную тишину, как в фильмах про подлодки, размеренный ритм, амниотические красные лампочки и записался на подготовку техников для обслуживания шестнадцати ядерных ракет «Посейдон» на корабле «Вудро Вильсон»{34}. Однако вскоре Чарли надоела рутина – и он понял, что техника ему неинтересна. Ему не нравилось выполнять приказы и сидеть в подлодке в окружении странных и грубых мужчин. Тур за туром бледный юный моряк по прозвищу Чарли-кверху-брюхом был объектом насмешек даже для новичков. Он не раз пытался разорвать свой шестилетний контракт, но удалось ему только получить несколько понижений в звании и наказание за отказ подчиняться приказам{35}. А сослуживцы отмечали все более и более странное поведение Чарли{36}. Свой последний год{37} он провел над водой, отмывая туалеты и напиваясь при первой возможности{38}.

Когда заканчивался алкоголь, он пил «Листерин»{39} или чистящее средство. 13 января 1984 года Чарли выпил бутылку и обратился в лазарет «Канопуса». «Я выпил какую-то отраву, – сказал он медику. – Я не очень хорошо себя чувствую». Это было уже третье его заявление о попытке суицида с тех пор, как он поступил на службу, и третий раз, когда он оказывался в психиатрическом отделении военно-морского госпиталя{40}. Однако, несмотря на все его имитации суицида, Чарли на самом деле не стремился себя убить; монахини в католической школе объяснили ему, что самоубийство – грех, а Чарли не хотел после смерти оказаться в чистилище{41}. Но он мог заставить себя заболеть, а это было по многим параметрам лучше. Все любят тебя сильнее, когда ты умираешь.

Чарли еще восстанавливался{42} после попытки самоубийства в отделении интенсивной терапии, когда к нему пришла Мишель Томлинсон. Мишель была медсестрой в отделении телеметрии больницы Уоррена, другом Чарли и, как он надеялся, могла бы стать кем-то б'oльшим для него. Он знал, что между ними есть взаимопонимание. Во время смены всегда наступали моменты, когда все пациенты проверены, а бумаги заполнены, и эти паузы Чарли и Мишель занимали беседами. Чарли считал, что они с Мишель очень похожи. Мишель тоже была в депрессии. Она ценила его. Их даже можно было бы назвать родственными душами.

Мишель видела Чарли так, как он хотел бы, чтобы его видели. Она жалела его. Она видела его глубину и боль и отвечала на нее материнской заботой. Он был раненым птенцом. Мишель принялась его лечить своим вниманием. Именно она предложила, чтобы Чарли перевели в психиатрическую клинику Мюленберг в Бетлехеме, штат Пенсильвания. У Мишель были там знакомые, как она говорила. Это была хорошая идея. Чарли она понравилась. Он попросил о переводе, доехал туда на скорой и начал устраиваться. Мишель оказалась права. Ему понравился Мюленберг. Мишель приходила туда, приносила цветы. Она придвигала стул и садилась рядом с Чарли. Даже на больничной койке и после попытки суицида он мог ее рассмешить. Он шутил над собой, был смешным и обаятельным – по крайней мере, ей так казалось. Мысль об этом, надежды, которые у Чарли появились в связи с этим, заняли настолько прочное место в его голове, что он выписался из Мюленберга под собственный залог – как раз вовремя, чтобы встретиться с адвокатом жены.

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Отто Шмидт
Отто Шмидт

Знаменитый полярник, директор Арктического института, талантливый руководитель легендарной экспедиции на «Челюскине», обеспечивший спасение людей после гибели судна и их выживание в беспрецедентно сложных условиях ледового дрейфа… Отто Юльевич Шмидт – поистине человек-символ, олицетворение несгибаемого мужества целых поколений российских землепроходцев и лучших традиций отечественной науки, образ идеального ученого – безукоризненно честного перед собой и своими коллегами, перед темой своих исследований. В новой книге почетного полярника, доктора географических наук Владислава Сергеевича Корякина, которую «Вече» издает совместно с Русским географическим обществом, жизнеописание выдающегося ученого и путешественника представлено исключительно полно. Академик Гурий Иванович Марчук в предисловии к книге напоминает, что О.Ю. Шмидт был первопроходцем не только на просторах северных морей, но и в такой «кабинетной» науке, как математика, – еще до начала его арктической эпопеи, – а впоследствии и в геофизике. Послесловие, написанное доктором исторических наук Сигурдом Оттовичем Шмидтом, сыном ученого, подчеркивает столь необычную для нашего времени энциклопедичность его познаний и многогранной деятельности, уникальность самой его личности, ярко и индивидуально проявившей себя в трудный и героический период отечественной истории.

Владислав Сергеевич Корякин

Биографии и Мемуары