Добрый мир

заметно подрагивала, как если бы он что-то шептал про себя. «А ведь этот

может и по щекам надавать!» — пронеслось в голове Кости. И он опять

самовольно взял слово.

— Если у вас какие-то претензии ко мне, то можете адресовать их

прямо мне,— невольно подражая шариповскому тону, угрюмо сказал Костя.—

Насильно меня все равно никто бы не переодел. А ходить клоуном, наступая

себе на рукава,— это уж извините...

— Да вы сегодня наконец замолчите?! — совершенно вышел из себя

Мишин.— Что вы лезете без конца, когда вас не спрашивают!

—

— А что у вас за дикая манера говорить о присутствующих в третьем

лице?! — неожиданно зло выкрикнул Костя.— То, что вы здесь начальник,

еще не дает вам право...

— Молчать! — топнул ногой Мишин.— Он, оказывается, еще и в

лицах разбирается! Меня еще здесь не учили, как разговаривать с выскочками

и нахалами! Ты посмотри! Голос прорезался! Я, понимаешь, ему разряд вне

очереди, квартиру, а он тут...

— Шестой разряд я получил по условиям конкурса «Лучший по

профессии», и очередь здесь ни при чем,— перебил начальника Костя. Он

сильно разозлился.— А квартира — не благодеяние. Я ее заработал. Квартиру

мне дал завком, а не вы, и причем на общих основаниях. И... и, в конце

концов, не надо здесь строить из себя купца: «я ему, понимаешь, то, я ему,

понимаешь, это...»

Удержись Костя от этого «в конце концов», все закончилось бы,

наверное, совсем по-другому. Мишин, возможно, понял бы, что этот

маленький ершистый аппаратчик вовсе не из тех, на кого можно безнаказанно

кричать. Но Костя не удержался. У него вообще была репутация «заводного

парня». А Мишин закусил удила.

— Ты посмотри! Ты на кого орешь? Ты где

находишься! От горшка два вершка, понимаешь, а гонору...

Каким способом Костя оказался перед Мишиным, он рассказать не

смог бы: вряд ли бы вспомнил. «В два прыжка» или «подскочил» — сказать

трудно. Все это видел только Шарипов. И как начальника цеха схватили за

грудки, и как встряхнули его несколько раз, и как закричали ему в лицо: «Да

что вы себе позволяете, вы, купец нижегородский! Вам что, все можно?! Да у

меня сын растет! И я никому не позволю...» Концовку, возможно, видела и

секретарша: в конце сцены она появилась в раскрытых дверях кабинета.

— Назад, Бахтин! — крикнул сзади Шарипов.— Прекратите

безобразие! — Он подскочил к Косте, обхватил его сзади за грудь и

резко дернул на себя.

Мишин, бледный, стоял, облокотившись рукой на стол, и молчал.

— Пустите! — хрипло бросил секретарше Костя. Та отступила от

двери, и Костя быстро вышел из кабинета.

— Я буду писать на вас докладную,— обычным своим негромким

голосом, только чуть-чуть с акцентом, сказал Мишину Шарипов.— Директору

завода и в завком.— Он повернулся к двери и зашагал мимо перепуганной

секретарши вслед за своим аппаратчиком.

Костю он разыскал на улице, в скверике перед цехом. Тот сидел на

лавочке и курил.

— Почему не на рабочем месте? — спросил Костю Ренат Исламович.

— Кто вам разрешил уходить из цеха в рабочее время?

Костя молча поднялся и пошел в административный корпус за

противогазом.

— Вернитесь. Ваш противогаз у меня.— Шарипов снял с плеча

противогаз — у него на плече их висело два — и протянул Косте. Тот

поблагодарил. И, чуть помедлив, спросил:

— Что мне нужно теперь делать?

— До шестнадцати ноль-ноль работать.

— А потом?

—

— Потом тоже работать. Идите на свой

блок.

Больше спрашивать было не о чем, и Костя пошел в цех.

Арташев сидел за столом и с интересом ждал, что расскажет Костя.

— Ну что Мишаня? Чего вызывал-то? — заинтригованно спросил он.

— Да так, по мелочи. Не понравилось, что записку на двери

отредактировал.

— А как он узнал, что это ты? — удивился Арташев.

— Да бог его знает! — нехотя ответил Костя.

—

Ну ладно. Здесь у тебя все нормально.

Арташев ушел.

Костя обошел аппараты, сделал необходимые записи в журнале и

подошел к окну; огромное цеховое окно было как раз позади его стола. Он

смотрел сквозь пыльные стекла на серые складские крыши, на рыже-зеленую

траву в просветах между ними, на дальний лес и по привычке складывал

дневные происшествия в маленькую, насыщенную смешными

подробностями, историю для Женьки. Но что-то сегодня не очень

складывалось. И со смешными подробностями было не густо. Да и что

хорошего могло из всего сегодняшнего сложиться? История о том, как ему

оказалась велика новая одежка? Или как ее, Женькин, умный и гордый Муж

щенком кинулся на толстого глупого дядю? Щенка унизили — и он затявкал...

Костя так и этак обсасывал свое сегодняшнее приключение и все больше

склонялся к тому, что все эти вещи не для Женькиныхушей. И ни для чьих. Не

все же рассказывать. Имеет ведь право человек держать кое-что при себе!

Вечером, дома, Костя в основном молчал. И Женька не лезла с

расспросами: зачем мешать ближнему наслаждаться собственным дурным

настроением? Только один раз, за ужином, она не вытерпела:

— Что-то наш папка сегодня совсем не в настроении,— осторожно

сказала она сыну Юрке.— Не иначе нашего папку кто-нибудь сегодня обидел.

— Как обидел? — решил уточнить Юрка.

— Да вот не знаю. Как-нибудь...

— А-а,— сказал Юрка. И напрямик спросил у отца: — Тебя, пап,

обидели?

— Было маленько,— сдержанно ответил Костя.