Добрым словом и пистолетом (СИ)

Минут через десять, когда в голове прояснилось, сил как будто прибавилось, а мешающая думать боль почти полностью ушла, Белег поднялся и осмотрелся. Первым делом соорудил повязку, а поверх нее шину, а поверх шины приладил чью-то портупею, накрепко притянув руку поперек груди. Вокруг, внутри перехода их подземного убежища, он насчитал по меньшей мере три дюжины людских трупов — кто-то погиб в перестрелке, кого-то добили уже после. Лестница на вершину Амон-Руд тоже была завалена, а все остальные обнаружились наверху. Выживших не было.

Отсюда, с вершины, в сумерках хорошо были видны кострища отмирающих пожаров — в долине вокруг горы было полтора десятка партизанских баз, постов и схронов. Столько же огоньков Белег и насчитал. Поэтому долго размышлять не стал: вернулся в убежище, наполнил там припасами чей-то ранец и пару патронташей, забрал из тайника оставшиеся коробочки с медикаментами и спустился вниз, уповая, что приспособленную под склад и гараж нижнюю пещеру Мим выдавать не стал.

Гарью и бензином запахло почти сразу, поэтому, оказавшись на пороге, Белег уже был готов: гараж выгорел подчистую. Там еще что-то тлело и изо всех сил воняло, поэтому остовы автомобилей (трофеи, плоды откровенного мародерства ранних дней существования банды и кое-какие приобретения, включая подаренный от щедрот новый нарготрондский бронемобиль — пробное изделие, непрошибаемое, но очень уж тихоходное, более смертоносное внешним своим видом, нежели встроенным в крышу пулеметом; пулемет на платформе все время клинило, и в конце концов его решили снять и приспособить под турель) — остовы эти он рассматривать не стал и вышел наружу. По иронии уцелел мотоцикл. На нем обычно отправляли связного на базы и на окрестные хутора, поэтому он вечно валялся в кустах, закиданный лапником. Наверное, одной рукой его еще можно было поднять и завести, но нестись по разбитой дороге, надеясь догнать далеко оторвавшийся отряд, удалось бы до первой ямы.

Накатывающее отчаяние требовало какого-то выхода: Белег без толку метался по площадке перед замаскированным ходом внутрь горы — не иначе, действовало содержимое ампулы — и уже почти поддался искушению всадить в неповинный мотоцикл всю обойму. Но тут из зарослей, пошуршав там, пофыркав, потопав, будто сообразив, что не стоит появляться слишком внезапно, вышла лошадь. Простая, живая и очень грустная бурая лошадка с прозаичной белой отметиной во лбу, с одним ухом и с сильно опаленной куцей гривой. До того как во всеобщую жизнь вошли ныне не особо любимые Белегом автомобили и прочая колесная техника, он не слишком жаловал лошадей — вернее, не слишком понимал сам принцип доверять свою жизнь животному красивому, но пугливому и глупому. Но сейчас шагнул к лошади и, обхватив ее за шею, поцеловал прямо в грустную исцарапанную морду. Глупой она не выглядела.

Через два с половиной дня и еще через три ампулы они были у переправы Тейглина. Ангбандский рейд опережал сильно, но как будто не торопился — часто останавливался пограбить, попьянствовать и тащил с собой прибавляющуюся добычу, а потому расстояние между ним и Белегом понемногу сокращалось. От переправы след вел напрямую через пустынный ныне Старый Южный тракт: очевидно, отряд был хорошо подготовлен и не боялся идти так близко к Бретильским укреплениям и рисковать нарваться на встречную разведку боем.

Еще через три дня они с лошадью перешли Бритиахский брод и двинулись в сторону предгорий. Путь надежно помечали следы стоянок, полное отсутствие местных жителей, что прозябали в убогих халупах в стороне от тракта и спешили убраться с пути любого подозрительного отряда, а еще иногда встречались трупы — и ангбандские, и вовремя не спрятавшихся людей.

На восьмой день лошадь захромала. Это была простая крестьянская лошадка, когда-то она всего лишь возила телегу по равнинам Талат-Дирнен, а потом послушно катала партизан по долине вокруг Амон-Руд — с весточкой до одной базы, с ответом до другой… Рывок на сорок с лишним лиг с ее стороны уже был подвигом, и Белег не мог ее винить. Поэтому только расседлал и, как сумел, обработал пораненное копыто. Кто-нибудь из кавалерии или даже Маблунг, большой любитель лошадей, сказали бы, что правильнее и милосерднее было бы ее пристрелить: к ночи нагорья Таур-ну-Фуин кишели волками и тварями похуже (они кишели и днем, но Белег знал способы тварей отвадить). Может, даже сама лошадь это понимала, потому что по-прежнему грустно и покорно глядела на него, не собираясь от судьбы сбегать, но Белег не стал вынимать револьвер; погладил ее, потрепал по гриве, пошептал в уцелевшее ухо, как лучше выйти из этих проклятых мест обратно к опасным, но все же не настолько низинам Димбара и отпустил. Лошадь медленно повернулась и, хромая, потопала вниз по склону. Позади на крупе у нее белело смешное совершенно круглое пятно, и Белег понял вдруг — сопоставил: видно, именно эту лошадь Турин назвал Пуговицей.