Добудь Победу, солдат!

Она посмотрела назад, и штабные землянки и блиндажи, врытые в подножие невысокого холма, показались ей беззащитными, потому что склон холма был пологий и уязвимо-зеленый, и холм этот, наверное, обозначен на карте какой-нибудь цифрой. А там, на Волге, землянки медсанбата были врыты, вгрызены в крутой, обрывистый берег, под самое основание обрыва, и там земля защищала их. Интересно, какой цифрой обозначен этот холм, он невысокий, метров двадцать высотой, хотя трудно определить на глаз. Бывают иногда совпадения в цифрах, и я в них верю, хотя мама смеется над этим. Может быть, она обозначена, как высота двадцать и еще какая-нибудь цифра. Высота 20,5 – например. Это было бы хорошее совпадение. Потому что мне уже двадцать лет и с мая по октябрь как раз пять месяцев, и скоро, в мае будущего года будет двадцать один. Я попрошу карту у Камала и посмотрю, и если цифры совпадут, то все будет хорошо! Все будет хорошо!

Мне повезло, как всегда, и теперь я опять в группе, и Сталинград мне никогда не снится, только мелькают в голове какие-то обрывки, и поэтому все будет хорошо. Я чувствую – все будет хорошо. Она обогнула крайние дома и, подходя к сараю, ускорила шаг.

Разведчики сидели за столом, густо пахло чаем, и все замолчали и ждали, пока она скинула шинель и повесила на гвоздь у двери, привычным движением расправила гимнастерку под ремнем и села рядом с Загвоздиным. Как будто и нет войны, только все в военной форме, и на стене висят автоматы и ручной пулемет Чердынского, и в углу помятое ведро с гранатами, как будто собрали картошку, и опять болит низ живота. Николай Парфеныч поставил перед ней кружку с чаем – твой, грузинский – и Санька подвинул к ней большую миску, в которой лежала пара яиц, картофелина и хлеб, нарезанный большими кусками.

– Хорошо питаетесь! – сказала она и взяла яйцо, крупное и чуть коричневатое. – В Москве и то такого нет.

– Не всегда так, – сказал Загвоздин, – бывает по-разному. Это байпак наш где-то раздобыл спозаранку, клянется, что купил.

– Кушай, – сказал Санька, – Ты же не завтракала, убежала чуть свет. Зачислили в группу? – спросил он, и Ольга кивнула, а он добавил, – только я их сварил всухосмятку.

– Чукотэ! – Чердынский развел руками, – в который уж раз ты вгоняешь меня в сомнение!

– В какое сомнение? – спросила Ольга и ждала с улыбкой, потому что раз уж Чердынский завелся, то быть интересной беседе.

– В такое вот сомнение, – начал сержант, – что не может русский человек так говорить – всухосмятку! Признайся, Саня, может ты не русский вовсе?

– Никак нет, – сказал Санька, снимая кожуру с картофелины, – у меня мать белоруска. И некоторая бабка. И дед Михаленя.

– М-да, – сказал Чердынский Ольге, – сама видишь! Это неизлечимо! Господи, с кем воевать приходится!

Ольга бросила взгляд на дверь, ждала Арбенова, и Чердынский, проследив за ее взглядом, повел плечами вверх-вниз, вверх-вниз. Потом приобнял сидевшего рядом с ним Георгия и сказал:

– Вот Тбилиси наш правильно разговаривает по-русски, только слов мало знает. Поэтому помалкивает все время.

– А почему Тбилиси? – спросила Ольга, и Санька тут же подхватил.

– Ха, Оля, ты же не знаешь его! Он у нас появился в тот день, в Сталинграде, когда тебя… – Санька запнулся, – когда тебя ранило. Он из своей роты один остался. Ну, и прибился к нам. Поднялись утром, а у него весь ватник до пупа кровью залит. Кровь засохла, черная и хрустит, представляешь? Я и спрашиваю – ты, что боец, пополам их перекусываешь, что ли? А он говорит – из Тбилиси я!

– Да не так все было! – попытался перебить Саньку грузин.

– Так и было, Тбилиси! Раз я говорю, значит, так и было!

– Ты спросил, откуда я взялся, – начал солдат и тут же махнул рукой. – Георгий меня зовут, – грузин улыбнулся Ольге и добавил, – можно Гоги. Он был крепко сбит, голова сидела на туловище плотно, как будто шеи и не было, глаза чуть навыкате и нос прямой, без горбинки. Он был улыбчив и не обижался долго на шутки, чем беззастенчиво пользовался Саватеев, и Ольге было ясно, что они подружатся.

Открылась дверь и все встали, приветствуя вошедших Студеникина с Арбеновым. Капитан снял фуражку, махнул рукой – сидите, и направился к командирской каморке и Арбенов, задержав внимательный взгляд на Ольге, последовал за капитаном. Разведчики заговорили о чем-то в полголоса, но она не прислушивалась, затревожилась – поняла, что там, за перегородкой сейчас речь будет идти о ней.

Студеникин положил портфель на топчан и сел, прислонясь спиной к стене, достал из кармана футляр с очками и спросил:

– Ну, где твоя карта? Давай сюда.

Арбенов приподнял стопку книг на столике и, достав листок, подал капитану. Тот водрузил очки на нос, аккуратно заправил круглые дужки за уши и развернул листок.

– Андрей Анатольевич, – сказал Арбенов, присаживаясь рядом, – зачем вам эта карта. Недельной давности. Это другой участок.

– Это не другой участок, это наш участок.

– Но мы же вчера договорились, что даем заявку на мост, а это другой участок.