Добыча

– Ты хочешь жить, – спросил он тихо, – или ты хочешь друзей?

Вопрос, прикосновение – они ошеломили Аббаса. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этот мир, который ставит его перед таким выбором.

Не сказав больше ни слова, отец ушел, сжимая зонт, как оружие, готовое выстрелить в его руках.

* * *

Дю Лез уверенными шагами выходит из дворца, Аббас отстает на почтительное расстояние. Небо затянуто тучами. Небо, которое он едва не потерял.

На полпути француз останавливается, чтобы понюхать ярко-красную розу.

– Мне жаль, что ты потерял друга, – шепчет он в цветок.

Аббас ничего не отвечает, не желая подтверждать, что такая дружба когда-либо существовала.

– Но, – говорит Дю Лез, окуная нос в очередной цветок, – теперь тебе лучше его забыть.

– Да, Муса Сахаб.

– Меня зовут не Муса[10], – улыбка играет в уголках рта француза. – Мне не доводилось разводить воды Красного моря.

– Но Падишах назвал тебя Мусой.

– Он имеет в виду «месье». Это французское вежливое обращение. Меня зовут Люсьен Дю Лез.

Аббас кивает:

– Муса Лусен Ду Лиз Сахаб.

– Неважно. Сахаб пусть будет. Пойдем.

Когда они достигают арки из песчаника, Дю Лез останавливается и выдыхает, как будто испытывая облегчение от того, что теперь между ним и Типу Султаном есть дистанция. Он поворачивается к Аббасу:

– Этот проект потребует долгих часов работы, поэтому я предлагаю тебе ночевать здесь.

– Во дворце, Сахаб? С Падишахом?

– Ах, да он редко здесь появляется. Только чтобы развлечь иностранцев. Но презентация будет тут, поэтому нам придется остаться до конца. Теперь я хочу, чтобы ты пошел домой, сообщил семье новости и вернулся до закрытия ворот.

Аббас соглашается, сопровождая кивок головы небольшим поклоном, и поворачивается, чтобы уйти.

– И еще кое-что, – добавляет Дю Лез. – Вращающееся устройство под платформой – кто тебя научил его делать?

– Научил, Сахаб? Никто меня не учил.

– Не твой отец?

Аббас качает головой.

– Я что-то сделал не так?

– Вовсе нет, – француз с интересом рассматривает Аббаса. – Ну, беги домой.

Аббас опускает голову, удаляется.

Дю Лез смотрит, как мальчик бежит сквозь арку, как мелькают бледные подошвы. Он ощупывает патку, за поясом в ожидании подходящего момента лежит тонкая серебряная фляжка. Только дурак рискнет сделать глоток в саду Падишаха, везде глаза и уши, да и облегчение будет лишь временным.

Он принял много глупых решений в жизни. Остается надеяться, что Аббас не из их числа.

Две недели назад Типу Султан пригласил Дю Леза взглянуть на механические игрушки Зубайды Бегум, которые были конфискованы в зенане. Маловероятно, сказал Типу, что сын столяра был замешан в заговоре; маловероятно, но вполне достаточно, чтобы оправдать его убийство. Обрубить концы.

– Если только ты не думаешь, что его стоит взять сюда, чтобы он помог тебе с механизмом, – Типу протянул Дю Лезу бегущего тигра. – Хорош, правда?

Дю Лез перевернул игрушку, прищурился, разглядывая винты и диски, и задумался, почему он вообще согласился делать механизм. (Не то чтобы Типу оставил ему выбор, он же был единственным часовщиком при дворе.) В Париже он уже создавал такие, но вместе с партнером, с которым работал десятилетиями и имел такую долгую и глубокую историю отношений, что они могли читать мысли друг друга. Теперь Дю Лезу предстояло найти себе нового партнера, чужака, свободно владеющего местным образным стилем. Он планировал поспрашивать, изучить работы разных мастеров и выбрать лучшего, но это было до того, как Типу отдал в его руки жизнь мальчика. Многообещающего мальчика. Семнадцатилетнего мальчика. В том же возрасте, когда сам Дю Лез начал расправлять крылья и смог наконец сделать часы без помощи наставника.

Он почти жалел, что мальчик не участвовал в заговоре евнуха. Тогда, по крайней мере, его совесть была бы чиста.

– Ну? – спросил Типу. – Хорош тигр или нет?

Дю Лез отложил игрушку и, уповая на то, что надежды, которые она подает, оправдаются, назвал ее работой прирожденного мастера.

* * *

Большую часть пути домой Аббас не поднимает взгляда от земли, изредка уступая дорогу двухколесным телегам. Шелковый мешочек, спрятанный под тюрбаном, подпрыгивает у него на голове. Кровавые деньги, почти невыносимая тяжесть.

Как он объяснит семье значение слова «механизм»? Он знает, что должен подобрать нужные слова.

Как бы он рисовал… форму… вздоха?

Единственные слова, которые приходят ему на ум.

Он продолжал читать про себя это стихотворение с последнего визита Хваджи Ирфана. Эти строки написала женщина. Женщина, которая, возможно, мертва. Ему не нужно было спрашивать о ней у Типу Султана: все знали, как Зубайду Бегум увезли и бросили в темницу одной из новых крепостей Типу. И все же Аббас продолжает время от времени шептать ее стихотворение, как будто оно поселилось в его груди и продолжает там трепетать, иногда ненадолго затихая, но потом принимаясь снова.

Он останавливается на том самом месте, где отец крепко обнял его. Он все еще чувствует его руку на своей шее.

– Кто он тебе? – спросил отец.