Добыча

Она подозрительно прищуривается.

— Он умер. Покончил с собой. Повесился, — она еще раз пристально смотрит на меня. — Разве тебе не рассказали?

— Это было не самоубийство. Верно ведь?

Она мрачнеет, глаза у нее как будто проваливаются в глазницах.

— Мне надо идти, — говорит она. — Мы нарушаем первое Правило: не ходить группами меньше трех человек — одиночество запре…

— Я знаю, что говорится в Правилах. Забудь о них на секунду, хорошо? — я делаю к ней шаг и начинаю говорить мягче. — Мне там было жутко. Мне ты можешь рассказать, Клэр. Что случилось с Ученым?

На мгновение у нее в глазах вспыхивает свет.

— Он ведь не покончил с собой, верно? — нетерпеливо спрашиваю я.

Что-то в ней наконец поддается. Она расслабляется и открывает рот, чтобы начать говорить.

За нашими спинами раздается пение, восхваляющее солнечный свет, и благодать, и новый замечательный день. Строй деревенских девушек с тяжелыми корзинами белья в руках появляется из-за поворота. Девушки удивленно останавливаются, завидев меня на мостках.

Я разворачиваюсь. Клэр нет. Я пытаюсь высмотреть ее среди деревьев, но не вижу ни малейшего движения.

— Клэр?

Она исчезла.

Я разочарованно прохожу мимо строя девушек с бельем. Они склоняют головы и растягивают губы, демонстрируя зубы в подобии улыбки. Даже худшие из моих притворных улыбок выглядят более естественными.

—  Доброе утро, — щебечут они. — Доброе утро. Доброе утро.

Некоторые из них уже закатали рукава и готовятся погрузить мокрую одежду в ручей. Я вижу голую кожу и уродливый стянутый шрам на внутренней стороне предплечья одной из них. Это толстые вспухшие полосы в форме буквы X — две широкие бледные линии, похожие на двух пиявок. Я готов уже не обратить на это внимания и пойти дальше, но тут замечаю такой же у другой девушки. Вернее, два таких же.

Я останавливаюсь. Смотрю на шрамы. Понимаю, что это. Понимаю, что сделали с девушками.

Их заклеймили.

Девушка ловит мой взгляд и быстро опускает рукав, чтобы прикрыть шрам. Но только левый, правый все еще закатан выше локтя. Но на правой руке тоже есть метка. На этот раз не шрам от ожога, а странная татуировка:

— Как тебя зовут, — спрашиваю я.

Она вздрагивает от звука моего голоса и застывает как вкопанная. Все остальные тоже застывают.

— Доброе утро, господин, — говорит она, улыбаясь в землю. Ее голос слабеет от страха.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я так мягко, как только могу.

— Нам не положено говорить с тобой, — отвечает она, нахмурясь.

— Почему нет? — я стараюсь говорить спокойно и уверенно. — Только твое имя. И все. Как тебя зовут?

— Дебби, — бормочет она, помолчав.

— Дебби, — повторяю я, и она подпрыгивает, услышав свое имя от меня, — что это?

Она поднимает глаза и видит, что я указываю на татуировку.

— Это моя Метка Отличия, — отвечает Дебби, опустив глаза.

— Что такое Метка Отличия? — спрашиваю я.

Но она не отвечает. Выбившиеся из прически пряди волос дрожат на ветру.

— Что такое? — спрашиваю я. — Почему ты не…

— Оставь ее в покое.

Все пораженно охают и опускают голову еще ниже. За исключением девушки, которая это сказала. Она смотрит прямо на меня. Я вижу в ее глазах страх. Но за страхом есть что-то еще. Что-то твердое, как камень, несгибаемое. Но только на мгновение. Затем она опускает голову и смотрит на землю.

Я пристально смотрю на эту девушку. Она самая высокая в группе, но и самая худая. Ее нос и щеки покрыты россыпью веснушек. Но не это в ней самое заметное, а левое предплечье. Там четыре крестообразные метки. Жестокие уродливые метки, будто металлические инструменты вспахали ее кожу.

Потом она снова поднимает глаза и встречает мой взгляд. Без застенчивости. Без стыда.

Вместо этого я замечаю робкую, несмелую искорку… надежды.

— Что это? — спрашиваю я, указывая на метки.

— Их называют Отметками Взыскания.

Я смотрю на ее правую руку. Кожа чистая, нет никаких татуировок в форме улыбающихся лиц.

— Почему у тебя эти… Отметки Взыскания?Что они значат?

— Пожалуйста, — все, что отвечает она. Тихо, но твердо.

— Что?

— Если я отвечу, — говорит она, — я нарушу Правила. А если я нарушу Правила, то их нарушим мы все. Так гласят Предписания. Виновны как соучастники.Нас всех накажут, не только меня, — она опять поднимает на меня взгляд, в котором читается мольба. — А некоторым из нас дорого обойдется еще одно взыскание, — она понижает голос. — Так что, пожалуйста, пожалуйста, оставь нас в покое. Дай нам заниматься своими делами.

Я отступаю на шаг, не очень понимая, что делать дальше. Она идет вперед.

— Идемте, девочки, — говорит она, и все выходят на деревянные мостки, их шаги гулко отдаются по дереву.