Добыча

Я крепче прижимаю закатницу к груди и бегу к двойным дверям. Двери от удара распахиваются и с грохотом бьются о наружную стену. Солнечный свет ослепляет нас, мы врезаемся в него, как в твердую преграду. Но мы не останавливаемся и продолжаем бежать, даже когда закатница начинает биться у меня в руках и ее кожа загорается от солнечного света. Мы бежим как можно дальше от Дома Пустоши, от его тьмы, в которой закатница может попробовать найти убежище.

Свет раннего утра заставляет закатницу издать леденящий вопль. Она щелкает челюстями — такой звук, будто трескается мрамор. Я спотыкаюсь. Не знаю обо что — о камень или о собственные ноги от страха, — но неожиданно я лечу. И падаю на землю, сбивая с ног Сисси и ударяясь так, что из моих легких вышибает весь воздух. Я сворачиваюсь клубком, даже не сознавая толком, что закатница вырвалась.

— Джин!

Оскаленные клыки мелькают перед лицом, тень подвижного тела неуловимым глазу движением проносится надо мной.

Я вскакиваю на ноги через долю секунды и бегу за ней. Закатница движется быстро, но у нее нет сил после того, как она едва не утонула, к тому же солнечный свет оглушает ее. Она быстро теряет скорость, спотыкается — ее ноги становятся мягкими, как сливочное масло на сковороде, кости превращаются в студень. Ее тело быстро оплывает, теряя узнаваемые черты — мышцы и скелет сгорают.

Я прыгаю на нее, опрокидываю на землю. Сопротивляться она уже не может. От моего удара ее волочет по земле, сдирающей клочки кожи и жира. Мы останавливаемся. Я прижимаю ее голову к земле, удерживая подальше медленно двигающиеся челюсти. Мои руки проваливаются в ее распадающийся череп, ставший мягким, как вареное яйцо.

Она окончательно теряет силы. У нее не остается ни мышц, чтобы двигаться, ни желания жить или есть. Ее грудная клетка поднимается и опускается слабо, как у больного кролика. Она тает. Только густые черные волосы остаются неповрежденными солнцем. С ней все кончено.

Но она шепчет, пытается что-то сказать.

Сисси опускается на колени рядом со мной. Закатница продолжает таять, нам под ноги течет желтая жидкость. Воздух наполнен едким запахом.

— Следи за клыками! — предупреждает Сисси.

— Все нормально, она готова.

Закатница неожиданно широко раскрывает рот, как будто зевает, демонстрируя ряд острых зубов. Ее челюсть трясется, вибрирует. Наконец она издает едва слышный звук.

— Проссс… — она шепчет, пытаясь выговорить слово.

Мы с Сисси с ужасом и недоумением переглядываемся.

— Просс-просс… — едва слышно бормочет закатница.

Я подношу ухо к ее рту.

— Нет, Джин, это ловушка.

— Все хорошо, — шепчу я, но обращаюсь не к Сисси. К закатнице. — Все хорошо. Все закончилось, — я наклоняюсь и подношу ухо вплотную к ее губам.

Она делает последний вдох, распахивая глаза, как будто пытается втянуть воздух и ими. Тут я замечаю ее левую руку, вернее, то, что от нее осталось — пять шрамов от клеймения, быстро тающих на солнце. Наконец она произносит последнее слово. Я наклоняюсь к ней.

— Прости, — говорит она.

И закрывает глаза. Мы молчим. Я кладу руку на ее черные волосы и, сначала неуверенно, глажу шелковистые пряди. Я глажу мокрые волосы до тех пор, пока девушка не замолкает, до тех пор, пока она не умирает, до тех пор, пока от нее не остается ничего, кроме волос.

38

Мы бежим по деревне. Началось утро, и девушки выходят на улицу. Мы с Сисси оставляем затею пройти незамеченными и бежим прямо по главной улице. Девушки поворачиваются взглянуть на нас, крутят головами, когда мы пробегаем мимо.

Мы тихо заходим в мой дом и прислушиваемся к тишине, вглядываясь в пустоту столовой. Стараясь пропускать скрипучие ступеньки, мы поднимаемся по лестнице. Дверь спальни слегка приоткрыта, и я осторожно заглядываю внутрь. Все мальчики лежат на кровати, запястьями привязанные к ее столбикам. Только Дэвид замечает меня. Он удивленно распахивает глаза. Я подношу палец к губам. Отчаянно моргая, он указывает подбородком в невидимый от двери угол комнаты.

Они оставили одного часового.

Внушительного, но, что важнее, спящего. Рядом с ним, у ножки стула, лежит пустая бутылка вина. Его рот широко открыт, в горле клокочет храп. Они явно не ожидали сопротивления или того, что кто-то придет ребятам на подмогу. Сисси скользит в комнату позади меня и принимается резать веревки. Ребята, с широко раскрытыми удивленными глазами, не издают ни звука. Я стою перед старейшиной, держа в руках пустую бутылку. При первых же признаках пробуждения я ударю его по голове.

Спустя минуту все ребята свободны. Сумки, которые мы сложили заранее, всё еще лежат у двери, и мы хватаем их, осторожно выходя из комнаты и закрывая дверь за собой, оставляя пьяного старейшину спокойно спать.