Добыча

— Я дал вам счастливые годы. Вот что я сделал. Музыка, улыбки, солнце, еда, тепло. Вы не знали тирании страха, не сидели в холодных мокрых камерах в ожидании смерти и насилия, слыша жуткие звуки, с которыми закатник пожирает ваших любимых. Вам никогда не приходилось жить в страхе, что выпадет ваш номер, что стальные когти схватят вас и утащат. Вместо этого вы и другие дети деревни жили здесь в раю, в настоящем раю. Так что такого, если мне пришлось что-то придумать? Выдумать историю о Цивилизации? В незнании часто скрывается блаженство. И я дал вам это блаженство.

— Вы дали им смертный приговор, — говорю я.

— А разве это что-то новое? — кричит он, резко поворачиваясь ко мне. — Разве мы все не приговорены к смерти? С самого рождения мы все приговорены к смерти. Но посмотри. Я только сделал ее ожидание терпимым. Нет, больше этого, я сделал его счастливым, превратил в идиллию. Полную смеха, песен, вкусной еды. Посмотри на эти рисунки на полке. Видишь в них детскую радость, блаженство, как в чудесном сне. — Складки жира на его лице отчаянно трясутся. — Ты такой же, как Ученый. Говоришь точно так же, как он. Он вернулся слишком правильным для этого места.

— Джин, — Сисси умоляет меня уходить.

— Так вот почему тут столько беременных, — шепчу я, приходя в ужас от сделавшейся очевидной правды. — Так Миссия выживает. Так она снабжает дворец. Чтобы получать еду, лекарства, прочее, она должна пополнять… — я не в силах закончить.

— Баш на баш, — шепчет Крагмэн. — Баш на баш.

— И вы отправляете мальчиков, пока они еще совсем маленькие. Почему?

Глаза Крагмэна темнеют.

— Вы отсылаете их, пока они не становятся слишком опасными, — говорю я, понимая. — Верно? Потому что мальчикам здесь не место.

Крагмэн смотрит в окно.

— Для воспроизводства они не нужны, — после долгой паузы выдавливает он шепотом. — Об этом заботятся старейшины. — Он не сводит глаз с темноты, скрывающей резню на улице.

— Давно… — начинаю я.

— Веками. Мы здесь века, — говорит он. Долгая пауза. На лице его отражается намек на раскаяние, на пробуждение долго спавшей совести. — Да, были врожденные аномалии. Такое случается, если нет свежей крови. Печальное, но неустранимое следствие. Мы всегда быстро от них избавлялись. С глаз долой — из сердца вон.

По спине у меня пробегает холодок. Я вспоминаю. Старейшина в капюшоне, который две ночи назад спешно понес новорожденного в Дом Пустоши.

Крагмэн наливает себе еще, виски переполняет бокал и перетекает через край на пальцы. Он продолжает лить, не обращая на это внимания.

— Почему бы тебе не избавиться от этого осуждающего выражения? — спрашивает он. — Ты бы сделал на моем месте то же самое. Ты не знаешь, как на нас давили. Если мы не справлялись с квотой, — говорит он скривившись, — они переставали присылать еду. Однажды, когда был особенно неудачный период, они решили заявить о себе в полную силу. Приготовили нам сюрприз. Среди прибывшей еды было яблоко. Обычное с виду, но внутри было крохотное лезвие, покрытое слюной. Одна из девушек откусила от него и заразилась. Она обратилась, — он хихикает. — Так мы поняли, зачем Дворец потребовал за несколько месяцев до этого построить Дом Пустоши.

Мы встречаемся взглядом через стакан.

— Это было предупреждение. Чтобы мы слушались. После этого мы затянули гайки. Увеличили… производительность. Стали «украшать» ноги девушек, чтобы они не ходили. Мальчиков стали отправлять все более и более маленькими. Научились поливать из шлангов присланные на поезде товары. Чтобы все было чистым от… заразы.

По стеклу скользят два бледных, как молоко, тела. Они исчезают так же быстро, как появились, оставляя за собой липкие следы.

Сисси подходит ко мне, разворачивает к себе.

— Джин, — говорит она. Лицо у нее такое, будто она стала на десять лет старше. — Пойдем. Просто пойдем.

— Можете остаться. — Глаза Крагмэна кажутся чудовищно юными. Как будто из этого мешка жира, морщин, щетины, темных кругов под глазами, сожаления и страха выглядывает маленький мальчик. — Пожалуйста, останьтесь. Все кончено. Я смирился с этим. Я просто не хочу умирать один.

Я не могу ему сочувствовать. У него на руках кровь бесчисленных детей. Он ничего не сделал, чтобы разорвать этот круг крови и смерти, вместо этого получая от чудовищного обмена выгоду. Он продавал свой собственный народ. И за что? За еду, выпивку и свободу удовлетворять свою похоть с целым городом невинных девушек.

— Вот как все для вас закончится, — говорю я, направляясь к двери. — Вы думаете, вы подготовились к этому моменту, но, когда они хлынут внутрь, как вода сквозь пролом в плотине, вы закричите. И будете один. Понимаете? В этой толпе бледных тел вы испытаете такое одиночество, какое вам и не снилось.

Мы уходим.

— Пожалуйста, — хныкает он. — Оставьте мальчика. Это все, о чем я прошу.

— Пойдем, — выплевывает Сисси.

— Он напоминает мне… меня. Когда я был маленьким. Когда я был невинным. Пожалуйста! Мы все покойники, в любом случае. Я просто хочу слышать его пение. Пожалуйста, оставьте мальчика.