Добыча

Он выдержал шторм во всей его полноте. Северус обхватил ее затылок, повернув лицо внутрь, чтобы она могла чувствовать его мягкие, ровные выдохи на своей коже. Он позволил ей содрогнуться, прижимаясь к нему, все время осторожно прикасаясь к ней, его руки полностью избегали ее спины. Он ничего не сказал, когда ее ногти вонзились в него, до мучительного хрипа при каждом неровном вдохе.

Пока ее подвешивали и выставляли напоказ, прокалывали и издевались над ней, Мойра думала, что никогда больше не захочет, чтобы к ней прикасались. Никто. Когда-либо. Но с того момента, как Северус обхватил ее лицо ладонями, на его лице отразилось чувство вины, она поняла, что так больше продолжаться не может. Ей нужно было, чтобы к ней прикасались. Она хотела, чтобы ее обняли — и он был тем, кто это сделал. Прикосновение Дириэля вызвало у нее отвращение, но Северус спас ее. Снова и снова, в тяжелых обстоятельствах или нет, ласка Северуса возвращала ей жизнь, когда Мойра думала, что все кончено. Прикосновение его рук к ее бокам, нежный шепот его плоти над ее — это было ее спасением.

Когда буря наконец утихла, она медленно села, голова у нее отяжелела, а глаза опухли. Шмыгая носом, Мойра вытерла слезы со щек, а затем провела тыльной стороной костяшек пальцев по его шее. Тень улыбки коснулась ее губ, когда она вытерла его, пытаясь успокоить дыхание, и она поймала, как его взгляд блуждал по ее рту. Он обнимал ее, ласкал, но не поцеловал — и Мойра знала, что он хотел этого. Она видела это в его глазах, которые с каждым мгновением становились все темнее, пока в последний раз не моргнули, и человечность не исчезла.

Это должно было напугать ее. Это должно было напугать ее с первого раза, когда она увидела это, и до сих пор. Дириэль не представлял собой ничего, кроме черных глаз, жестоких улыбок и острых когтей, но Северус был утешением. Он был надежным убежищем во тьме.

Прикусив внутреннюю сторону щеки, она поднесла пальцы к его губам, деликатно задержав их там на мгновение. Он наклонился к ней, но не поцеловал. Он просто смотрел ей в глаза. Даже если она не могла видеть его зрачки при таком освещении, она чувствовала это, его пристальный взгляд, не отпускающий ее. Ее призрачная улыбка превратилась во что-то более осязаемое, что-то, что она почувствовала на своих щеках. Скоротечное. Появилось и снова исчезло. Она провела пальцами по губам Северуса, затем вниз по его горлу, пока не уперлась рукой ему в грудь, его ключицу, как якорь, в то время как она наклонилась и схватила напиток Корнелии с тумбочки.

Без запаха и густой. Это был зеленый трилистник, и на вкус он был ни на что не похож, когда скользнул ей в горло и согрел живот — первая настоящая еда, которую она ела за последние дни. Дириэль разрешила ей пить воду с энергетическими добавками — плюс два перерыва в ванной в день, которые нужно было делать, все еще прикованной цепью. Вчера один из его последователей наслаждался едой из куриных наггетсов на вынос в ее камере — он предложил ей половину, но только в том случае, если она съест это у него из рук, как собака. И Мойра сделала это без намека на стыд, потому что это жареное дерьмо успокоило ее ноющий желудок.

Напиток Корнелии насытил ее — и тот мгновенно отяжелел. Каждая конечность обвисла, усилие поставить пустую чашку обратно было уже тяжелее, чем она могла сделать. Северус сделал это за нее, пока она опускалась рядом с ним, положив голову ему на колени и обняв его за талию.

— Дай это мне, — пробормотала она, протягивая руку, ее пальцы сжимались, пока не обхватили фото. Пока она рассматривала его, ее губы дрожали, но слезы сдерживались, Северус запустил руку в ее мокрые волосы, массируя основание головы. Это было довольно успокаивающе, и вскоре она обнаружила, что борется с желанием заснуть — позволить темноте овладеть ею.

— Ты хочешь знать, почему я взяла это? — спросила она, ее голос звучал очень далеко, даже для ее собственных ушей. — Я хочу это видеть. Я хочу помнить это, то, что он сделал со мной. Потому что без этого я все забуду. Я забуду боль от пирсинга. Я забуду, как болели и горели мои плечи… Я буду блокировать это. Я буду скорбеть и двигаться дальше. Но если я смогу взглянуть на это, я вспомню. — Она судорожно вздохнула, теперь с большей уверенностью зная, что «он», о котором она говорила, было множественным числом. — Я запомню, чтобы, когда у меня наконец появится шанс убить его, я это сделаю. Я не отступлю, я не проявлю милосердия, потому что я запомню это. Все это. И я дам ему именно то, чего он заслуживает…

Смерть. Мойра благословила бы Дириэля смертью — светом своего прикосновения, огнем своего ангельского пламени. Она разберется с этим. Она справится с этим. Она научит его приходить, когда его позовут, а затем покажет ему, насколько глубоко она может оставить на нем шрамы, десятки ожогов, сравнимых с первыми двумя, которые она ему нанесла.

А потом смерть. Ничем не примечательная смерть. Без фанфар. Никакого особого шоу из этого. Просто — конец. Мойра станет его концом.

Она станет концом для Дириэль и своего отца.

Трусы.