– Марс тоже некогда был покрыт морями и океанами, Эля, – запальчиво продолжил Галоян. – Какая сила лишила эту планету магнитного поля и уничтожила атмосферу?... – и он истерично рассмеялся: – О, Господи, они всерьез считают, что сила, повелевающая вселенной, проиграет им?
Я дернула головой, сдерживая слезы, и Давид стиснул мои плечи, мотнул меня из стороны в сторону.
– Он не человек, Эля, и никогда не станет твоим. Он здесь, чтобы уничтожить нас.
Эти слова были гораздо унизительнее и больнее пощечины. Они были правдой, черт возьми.
– Неужели ты собралась спокойно спать с ним, пока мир за пределами твоих грез будет рушиться? – наконец, прошипел Галоян. – Все, кого ты любила когда-нибудь, мертвы. Все, кого ты знаешь, будут убиты. Твоя сестра…
– Не смейте говорить о моей сестре, – предостерегла я, и мой голос был столь угрожающе низок, что Галоян умолк.
– Когда ты начинала все это, неужели думала, что все будет легко? – издевательски бросил он. – Или ты думаешь, что кроме тебя, никто здесь не терял близких? Пока ты жрешь, спишь и трахаешься, как самая последняя шлюха, там, – заорал он и ткнул пальцем в окно, – умирают люди! Они умирают в таких мучениях, что их можно причислить к лику святых!
Он задохнулся, пошатнулся и осел прямо на пол. Схватившись за голову, он тяжело дышал, не в силах произнести ни слова.
Глава 25
Я с гневом бросила куртку на стул, будто она была повинна во всех моих бедах, и уселась на свою кровать, от чего пружины прогнулись с неприятным скрипом.
Рудова, которая спала на соседней койке, заложив за голову руки, и храпела, как батальон солдат, вскинулась. Храп застрял у нее в горле.
Она спустила ноги на пол, почесала коротко стриженный затылок. На ее губах расцвела лукавая улыбка.
– Неужели уже утро, – щуря глаза, произнесла она сиплым ото сна голосом, – я прилегла всего на пару минут. Гм… как дела, Эля? Все в норме?
– Да.
– А вид у тебя…
Представляю, как я выгляжу в ее глазах: прокушенная губа, растрепанные волосы. На мне слишком отчетливо видно
– Он тебя… – она сдержала бранное слово, понимая, наверняка, что я чертовски уязвлена, – не травмировал?
– Все в порядке, – смущенно потерла я шею. – Все уже знают?
– Ну-у… такое шило в мешке не утаить. На военных машинах стоят системы отслеживания. По ним тебя нашли. А там… – она поднялась, похлопывая себя по щекам. – Шилов сразу куда-то сорвался, – и пожала плечами: – Не бери в голову. Пошли позавтракаем?
Ее безмятежность подействовала на меня лучше, чем любое успокоительное.
Усадив меня за стол, она разбудила дежурных, и вскоре на кухне забурлил чайник и послышался звон ножей.
– Я просматривала твои анализы… – сказала Инна. – То, что с тобой происходит, я не могу объяснить.
– А что со мной происходит?
– Он убрал метку, но… Знаешь, – она указала кивком на соседний стол, – видишь, четыре ножки? Если убрать одну из них, он так и будет стоять, верно? Но на трех ногах он будет неполноценным, – она понизила голос до шепота: – Я всего лишь хирург, Эля, но… мы, люди, будто те столы на трех ножках… Когда твой чужак поставил метку, он будто дополнил то, что должно было быть заложено в тебе природой.
– А теперь я снова треногий стол, – хмыкнула я.
– У тебя гормоны не в порядке, выраженная анемия, нехватка витаминов, повышены лейкоциты… милая, может, скихр и дар смерти, но перед смертью он способен исцелить даже смертельно больных. Эта метка что-то вроде божественной амброзии.
Я нахмурилась. Почему я не могу умереть счастливой и желательно во сне? Без всего этого…
Насытившись кашей, мы вышли на плац, где, едва коснувшись золотыми лучами земли, проснулось солнце. Рудова закурила, а я села рядом с ней, наблюдая, как расходятся облака, являя миру новый день.
Ночью я сказала Таю в сердцах, чтобы он оставил меня в покое. Хочу ли я этого на самом деле? Смогу ли я расстаться с ним после того, что между нами было?
– Я… люблю его, – вдруг сказала я Рудовой, и ее рука с зажатой сигаретой замерла на полпути ко рту. – Что с этим делать?
Она закусила сигарету, переместила в уголок губ и сделала несколько мощных затяжек:
– Может, просто сказать ему об этом?
– Сказать?
– Вы переспали, деточка. И он был осторожен… – она печально улыбнулась, бросая взгляд на мои искусанные губы: – как думаешь, почему?
Раньше я могла обсуждать парней только с Гелей. Сестра считала меня натурой слишком увлекающейся и несерьезной, и всегда оставалась островком рассудительности. И мне чертовски этого не хватало.
– Я ничего не смыслю в психологии, – выдувая вверх струю дыма, оскалилась Рудова: – Но похоже он на тебе свихнулся.
Не успела я ответить, небо пронзил звук приближающегося вертолета.
Мы с Инной с интересом наблюдали за посадкой, а затем и за тем, как из кабины выпрыгивает Шилов. Он на секунду замирает у дверцы, несмотря на то, что лопасти еще слабо вертятся. На плечо Петра опирается рука – я вижу, как выгружают Сурова.
Сердце у меня замирает.