Добыча золотого орла. Пророчество орла

Первые капли дождя начали покалывать его обожженную солнцем кожу, холодный ветер шевелил высокую траву и шелестел в листве росших вдоль берега деревьев.

Молодой центурион лег на бок и свернулся клубком, чтобы подольше сохранить тепло. Ремни, туго стягивавшие запястья и лодыжки, натерли кожу до крови, так что любое движение отзывалось болью. Он попытался не шевелиться и закрыл глаза, хоть и знал, что это его последняя ночь в этом мире. А ведь раньше Катон думал о том, что надвигающаяся неотвратимая смерть заставит его жадно вбирать в себя окружающую действительность в мельчайших подробностях, чтобы удержать все в сознании и не упустить напоследок ни толики из того, что составляет радость бытия.

— Удержать день, — пробормотал Катон и издал горький смешок. — Проклятье!

Не было у него сейчас ни остроты восприятия мира, ни возбужденного стремления прочувствовать каждое оставшееся мгновение жизни — только тлеющий гнев, отклик на несправедливость всего происходящего да ненависть к центуриону Максимию, столь жгучая, что казалось, кровь вот-вот закипит в жилах. Максимий будет жить и получит возможность постепенно искупить позор своего провала у брода, в то время как Катону предстоит переправа через совсем другую реку, из-за которой никому нет возврата. И он никогда не сможет доказать, что неповинен в том, из-за чего был подвергнут казни.

Настала ночь. Все так же продолжал лить дождь, все так же дул ветер, а Катон лежал на земле, дрожа и от холода, и от накатывавших на него волнами гнетущих мыслей и образов. Большинство сидевших или лежавших вокруг приговоренных, как и он сам, молчали, некоторые тихонько, вполголоса переговаривались, а один, не выдержав нервного напряжения и палящего зноя, еще до заката тронулся умом и теперь то и дело начинал громко призывать свою мать, но крики его всякий раз стихали, постепенно переходя в сдавленный бессвязный лепет.

Судя по тому, что из палаток Третьей когорты не доносилось ни звука, недавние сослуживцы осужденных, видимо, тоже пребывали в подавленном состоянии. А вот из-за лагерного вала Второго легиона доносился шум: возгласы игроков в кости, в которых звучала то радость, то разочарование, обрывки песен, что распевали у костров, уставная перекличка часовых. Всего сотня шагов — и совсем другой мир.

Над головой, в разрыве между облаками, на черном бархате безлунного неба проступили звезды, напоминая Катону о собственной незначительности в сравнении с грандиозностью окружающего мира, и к первой смене ночной стражи он уже почти смирился с собственной участью. Короткий сигнал трубы, прозвучавший в лагере легиона, обозначил второй час ночи, и двое легионеров, назначенных караулить приговоренных, нетерпеливо ожидали смены. Дождь барабанил по их шлемам, холодный ветер заставлял плотнее укутаться в намокшие плащи.

— Что-то они не торопятся, — проворчал один. — А чья нынче очередь?

— Фабия Афера и Нипия Кессона, оба из недавно прибывших.

— Долбаные новобранцы. — Первый караульный сплюнул на землю. — Я от них прямо ошалел за эти дни. Ублюдки хреновы, у них что башка, что задница — все едино.

— Золотые слова, Васс. И эти их задницы заслуживают хорошего пинка. Когда б не эти педерасты, хренова когорта не вляпалась бы в такое дерьмо.

— Да уж, заслуживают славного пинка. Ага, смотри — никак тащатся.

Из темноты появились две фигуры: даже дождь и ветер не могли заглушить шарканья сапог по траве.

— Какого хрена вы так долго валандались?

— Ни хрена мы не валандались, — прозвучал из темноты голос одного из бойцов, затем короткий смешок его спутника. Оба шагнули вперед, чтобы сменить товарищей.

— Постой-ка, — пробормотал Васс, всматриваясь в сумрачные фигуры. — Никакие это, на хрен, не Кессон с Афером. Кого это сюда принесло?

— Произведена маленькая замена.

— Да кто вы такие?

Увенчанная шлемом голова Васса подалась вперед, чтобы получше разглядеть новоприбывших, и в тот же миг вылетевший из темноты кулак с хрустом врезался ему в челюсть.

Ослепляющая вспышка света внутри черепа — и караульный без чувств рухнул на землю.

— Что за?.. Кто…

Второй караульный мгновенно схватился за рукоять меча, но не успел и на ширину ладони обнажить клинок, как тоже был сбит с ног и грохнулся на землю с такой силой, что из легких вышибло весь воздух.

— Ух ты! — пробормотал Фигул и помахал рукой. — У этого педераста челюсть как валун.

— Зато он и грохнулся, как валун, — промолвил Макрон, поставив на землю большой мешок, звякнувший металлом. — Да, не хотелось бы мне подвернуться под твой кулак.

Фигул издал смешок:

— Похоже, тех козлов, которых мы приложили у интендантского шатра, это тоже не порадовало.

— Ага. Очень смешно. Правда, один из них нас узнал. Ты понимаешь, что это значит?

— Знаю, командир. Но что теперь поделаешь… Мы продолжаем или как?

— Конечно продолжаем… Катон! — тихонько позвал Макрон. — Катон! Где ты тут?

Некоторые из лежавших на земле осужденных зашевелились и приподнялись, почуяв, что происходит что-то необычное. Арестованных охватило нервное возбуждение, зазвучали встревоженные приглушенные голоса.