Добыть Тарковского

Потом много чего было. Сестренку в детдом угнали, а меня в психушку сначала, а затем на Балмошную. Там малолетка раньше пермская располагалась. Три года в ней кантовался и еще два на взросляке. Играючи отбыл. Умений-то больше чем хватит. Не блатным, ничего. Мужиком на спокухе. Меня не трогали. Бельмондо называли. Типа, нам крови в бараке не надо, ну его. В двадцать вышел. Поехал сестру искать. А она в детдоме с ума сошла. Ф20 какой-то, еще какой-то Ф. В психоневрологическом интернате лежит, в Оханске, на Ленина, 9. Приехал. Ни бе ни ме ни кукареку. Галоперидол или чего там. Меня не узнает. Фотки показал — разбуянилась. На вязках, говорю, держите? Нет, говорят, заботимся. Узнаю, говорю, что обижаете, сестру выкраду, а вас сожгу. Прогнали. Сами, типа, с усами, сожжет он... Обиделись. Я — в Пермь. Квартира-то осталась. Живи — не хочу. А я, оказывается, не хочу. Дворником в автосалон насилу пристроился. Не, пятнаха в месяц, жить можно. А потом пить стал. Были, конечно, какие-то бляди, но так чтоб любовь — такого не было. Обратно подумывал сесть, но не сел. Наелся насилием, не хотел больше... Ничего не хотел, короче. К бате на могилу все думал сходить — не сходил. К маме сходил, а к нему нет. Ступор какой-то. Тут водка и подоспела. Я долго без нее жил — пять лет, а потом стал жить с ней. С ней хорошо. Все время при смерти. Это состояние мне кажется жутко справедливым. По первости, как напьюсь, все время думал в Оханск поехать и сестру убить. Ну, чтоб не мучилась. Это ведь не убийство, это как помидор нарезать или там банан сорвать. Не знаю, почему банан. Крахмал, видимо. Привык к крахмалу, пока в зоне жил. Правда, к водке шибче привык. Водка и книжки. Когда не пью — читаю. Когда не читаю — пью. Была бы надежда, а надежды нет. Сестру бы как-нибудь... воскресить. А как? Никто не знает.

Работу дворника, конечно, проебал, но вскоре другая подвернулась — стоянку охранять. Там конкуренции никакой — все пьют. Надо крепко постараться, чтобы выделиться на общем фоне. А рядом, что характерно, притончик. Через дорогу прямо — зашел, остограммился, покурил и в будку. В притончике весь народ с биографиями, но без будущего. «Люди-раки» я их называю. Антру-антра, пиздец-пиздец. Машка, ее по малолетке изнасиловали, вот она и пьет. Кто откинулся, кто по призванию. А бывает, совершенно порядочные заходят. Я там вот какой феномен заметил — мы все недохваленные. На днях пьем, пришел работяга с завода. Выставил на стол три бутылки «Пермской», пачку «Явы», сочка два пакета. Дали. Еще дали. А ему все: большой ты человек, Валера! А он жаловаться. Ипотека, двое детей, жена растолстела. А ему: герой, детей поднимаешь, ипотеку тащишь, а баба похудеет, куда она денется? И главное, слушают внимательно и точно хвалят. И за трудолюбие, и за щедрость, и за общую основательность.

А Валера на глазах расцветает. Родным ведь даже в голову не приходит похвалить его за то, что он жопу на заводе рвет. И Валере не приходит в голову похвалить жену за умытых детей и вкусно сваренный борщ. Все вокруг считают всё вокруг как бы само собой разумеющимся. А тут не считают. Тут собрались серьезные алкаши, битые жизнью. То есть тонкие психологи. В следующий раз, когда Валера решит загулять, он снова сюда придет. И таких Валер с десяток наберется. Ихними монетами притончик и живет. Они тебе душевность и похвальбу (ну, и крышу над головой, когда зима), а ты им водку и сигареты. В каком-то смысле не развод даже — обычный обмен. Я-то, понятно, не попадаюсь. Меня хвали не хвали — былого однохуйственно не воротишь. На сантиметр всего выше бы взял, и не попала бы Катя в детдом. И с ума бы не сошла, двадцать один был бы ей щас. То есть ей все равно двадцать один, но другой двадцать один, ненормальный. Так бы техникум какой, любовь-морковь, а не сопли в Оханске на вязках пускать. Батю меньше жальче. Он — воин. Спятивший, но воин. А воину от ножа умереть самое то. Неправильно только, что нож этот я держал.