Добыть Тарковского

Старшака как поездом сбило. А я озверел — давай на башке двумя ногами прыгать. Мужики скрутили. Убьешь, орут, ты чё? А я им по наитию — он меня при девушке ударил! Про девушку мужики поняли. Тут сирены ментовские. Пацаны в ахуе стоят. А мужики меня отпустили и говорят — беги! Побежал. Все наши побежали. Мишаня об рельсу споткнулся и мордой по щебню пробороздил. Ушли. Я ветровку темную в урну скинул. В белой футболке остался. На набережную выбежали и шагом двинули. С Перми Первой домой уехали. Потом стрелка со старшаками была. Мой терпила с Водников оказался. Наши старшаки их старшаков на базарге вывезли. Фартовая подкова. Много раз меня выручала. Я ее у приятеля в деревне нашел. Там и лошадей никаких нет, а подкова завалялась.

Короче, позвонил я отцу. В гости, говорю, хочу. Попроведать. На воскресенье забились. Банька, шашлычок, по-семейному. Андрюха, приятель мой, согласился свозить.

— Чё будет-то?

— Кеч будет. Я с места начну, а ты не лезь. Там быстро все пойдет. Если не справлюсь, в травму на Никулина отвезешь.

— А если справишься?

— Тогда отца повезем.

Андрюха усмехнулся.

— А если ничья?

— Если ничья, обоих и отвезешь.

— Знал бы, хрен бы согласился.

— Чё так?

— А на хрена мне ваши семейные разборки?

— Поздно.

В воскресенье утром поехали в Гамово. За полчаса долетели по пустынной трассе. Подкову всю дорогу в руках вертел. Из заднего кармана сразу не достать. Из внутреннего тоже. А в боковой не лезет. Не лезет и всё, сука такая! Хоть выбрасывай. Не выбросил, конечно. Так за сестру отрихтую, через трубочку будет жрать. Папа — ума палата. Накручивал себя. Хотел вспомнить все дерьмо, которое он мне сделал. А вспомнил ятаган и чайку отпущенную. Хороший был ятаган. Головы у подсолнухов так и летели. Вжих-вжих!

Приехали. У калитки, говорю, Андрюха, постой. Я щас отца наберу, он во двор встречать выйдет. Там и зарубимся. Позвонил. Подъехал, говорю. Выходи на свежий воздух. А вокруг красиво — березы не до конца опали, небо синее. Зашел во двор. Огляделся. Встал спиной к сортиру. Андрюха у калитки к бревну прислонился. Отец вышел. Смотрю — без усов и с прической модельной. Я офигел. Он за расческу-то не знает, с какого конца браться. Подошел.

— Привет, сын.

— Привет. Ты чё усы сбрил?

— Сбрил вот.

— А чё сбрил-то?

— Закодировался, вот и сбрил.

— А стрижка? В Думу собираешься?

— Никуда я не собираюсь, не мороси. Просто решил новую жизнь начать.

— Когда кодирнулся?

— 18 июня. Бельгийцы Панаму 3:0 раскатали.

— Помню, помню. Это через три дня после того, как испанцы с португалами 3:3 зарубились?

— Я не смотрел.

— Как это?

— Так это. Бухой был. Тебе сестра ничего не рассказывала? Она ко мне приезжала.

Я завис. Смотрел на усы, которых нет, на стрижку эту. Чё тут скажешь? Руку в карман сунул. Подкова. Или делай, или не делай.

— Язык проглотил?

— Не, вспоминал. Ничё не рассказывала.

Я вытащил подкову. Отец удивился.

— На хрена тебе подкова?

— Мне-то...

Я посмотрел на Андрюху. Березы еще эти! Небо, блядь, синее. Солнышко.

— А я тебе ее привез. На счастье. Над дверью щас приколотим. Есть у тебя молоток?

— Есть. Ты с кентом приехал. Зазнакомь хоть.

— Андрюха это. Успеется. Иди за молотком. И гвозди возьми. Иди-иди!

Ушел. Смута такая. Я Андрюху домой отправил. На такси, говорю, уеду. Чё-то непонятно пока. Отец молоток с гвоздями приволок. Приколотили подкову. Я, говорит, на шашлык, а ты на баню. Переоделся. Пошел топить. То ли очко жим-жим, то ли правильно поступил. Сестра ведь. До сих пор не знаю.

Словарь и сирень

Прямой как штык. Гренадер. С усами. Василий Михалыч. Дай ему боженька... Не даст. Никому не даст. Завод накрылся. Пизда с ушами. С рождения формовщик. Такое даже электричеством не лечится. Бе-ме, двух слов... Беда прямо. Когда выпьет — ничего, рычит, а так, на сухую... Слепоглухонемой сын лома. Дочь лопаты. Хуй, пиздец да ебанутый. Это в смысле лексикона. Ожегова, говорю, тебе надо. Учи слова и произноси перед зеркалом. Встань мужественно в полный рост и произноси. Тебя, говорю, из такси за матершину выгнали, а туда насильников берут. А Василий Михалыч с женой живет. Сын съехал, обормот. В 38-ю колонию. На шесть лет.

Не знаю. Говорят, Пермь — культурная столица. Про культуру не скажу. И про столицу тоже. Хули мне... А вот то, что у нас зон дополна и заводов, это факт. Кому налицо, кому на другое место. Природа зато. Летом выйдешь, а над башкой небо круглое, как женская жопа. А зимой выйдешь — хмарь и плоскожопица. А иной раз выйдешь — звезды табунятся. Говорят, светлячки. Газ, говорят. Протоплазма какая-то. Хер его знает, но — объем. Руками не помнешь, так хоть глазами потискаешь. Сирень еще. Идем в том году с Василием Михалычем мимо театра, смотрю — кусты. Подошел. Занюхал смачно. Надо, говорю, прямо тут пить, а заместо закуски морду в сирень погружать и занюхивать. Сели. Дали. Еще дали. Полез Василий Михалыч мордой в сирень. Это как бабу нюхать, только не бабу. Замечательно. А он морду сунул, а там шмель. Ебнул в глаз. Невезучий мужик.