Добывайки в поле

– И не только цыгане, – согласился Под, глянув искоса на дорогу, – но и любой прохожий. Нет, похоже, ничего не выйдет. Жаль. Железо есть железо.

Единственной стоящей находкой была горячая – с пылу с жару – картофелина с обуглившейся кожурой, которую обнаружила Арриэтта на том месте, где цыгане разводили костёр. Угли были ещё тёплые, и стоило поворошить их палочкой, как по золе змейками побежали красные искры. Когда Под разломил картофелину, от неё пошёл пар.

Усевшись поближе – насколько отважились – к опасному теплу, они наелись до отвала горячей картошки.

– Хорошо было бы прихватить домой немного золы, – заметила Хомили. – Скорее всего, именно так Спиллер и готовит – добывает огонь у цыган. Как ты думаешь, Под?

Под подул на кусочек картофелины, который держал в руках, запихнул в рот и пробубнил:

– Нет, Спиллер готовит каждый день, и неважно, есть ли тут цыгане. У него какой-то свой способ. Хотел бы я знать какой.

Хомили наклонилась и пошевелила угли обгорелой палочкой.

– А что, если мы притащим сюда ботинок и будем всё время поддерживать здесь огонь?

Под тревожно оглянулся по сторонам.

– Слишком на виду.

– Ну а если мы поставим ботинок под изгородью, – продолжила Хомили, – рядом с плитой? Как ты на это смотришь? – И вдруг её осенило: – Или внутрь плиты?

Под медленно обернулся и посмотрел на неё так, словно ничего лучше и придумать было нельзя, потом положил руку на плечо жены и с гордым видом взглянул на Арриэтту.

– Твоя мать – удивительная женщина, – произнёс он с чувством. – Никогда не забывай это, дочка. Ну а теперь… свистать всех наверх!

Они принялись как безумные таскать к костру прутья и сырые листья, чтобы не дать огню слишком быстро прогореть: бегали взад-вперёд, поднимались к живой изгороди вдоль насыпи, забирались в рощицу… спотыкались, падали, но вытаскивали, выдёргивали, тащили, несли, волокли…

И вот уже в свинцовое небо поднялась тонкая струйка дыма.

– Ой, – огорчённо проговорила Хомили, пытась выровнять дыхание, – дым будет виден на много миль вокруг.

– Неважно, – пропыхтел Под. – Подумают, что это цыгане. Сгреби сюда побольше листьев, Арриэтта, нам нужно, чтобы костёр горел до самого утра.

Внезапный порыв ветра кинул дым в глаза Хомили, и по щекам её покатились слёзы. Усевшись на закопчённую крышку от жестянки, она расплакалась.

– И вот этим нам предстоит заниматься всю зиму: день за днём, неделя за неделей, – пока не обдерём себе все руки, а тогда какое уж топливо… Ничего не выйдет, Под. Ты и сам видишь. Мы не можем провести всю оставшуюся жизнь, поддерживая открытый огонь.

Поду и Арриэтте нечего было возразить. Они вдруг почувствовали, что Хомили права: добывайки слишком малы и слабы, чтобы набрать топлива для настоящего костра… Темнело, ветер становился всё пронзительнее, резко похолодало – ночью явно пойдёт снег.

– Пора возвращаться, – сказал наконец Под, тяжело вздохнув, и принялся тормошить Хомили: – Ну, полно, полно. Вытри глаза, мы что-нибудь придумаем. По крайней мере, мы сделали попытку.

Но они так ничего и не придумали. С каждым днём становилось всё холодней. Спиллер не появлялся. Через десять дней у них кончилось мясо, и они пустили в ход свою последнюю свечу – их единственный источник тепла.

– Ума не приложу, – жалобно причитала Хомили, когда они забирались вечером под овечью шерсть, – как нам быть. Одно я знаю твёрдо: Спиллера мы больше не увидим. Верно, с ним случилась беда.

А потом начался снегопад. Решив, что пришёл её конец, Хомили осталась лежать под одеялом в ботинке и не пожелала встать, чтобы взглянуть на него. Снег предвещал ей конец.

– Я умру здесь, в тепле и удобстве, – заявила она Арриэтте. – А вы с папой можете умирать как хотите.

Как ни уверяла её Арриэтта, что заснеженное пастбище очень красиво, что холод уже не такой жестокий и что она сделала санки из крышки от жестянки, которую Под взял у костра, всё было напрасно: Хомили выбрала себе могилу и не пожелала её покидать.

Хоть Арриэтта и переживала из-за матери, это не мешало ей с удовольствием кататься на санях – по широкой дуге вниз с насыпи до самого рва.

Под мужественно продолжал выходить на поиски пропитания. На живых изгородях уже почти ничего не осталось, и за каждую ягодку на них ему приходилось сражаться с птицами.

Все трое исхудали, но чувствовали себя хорошо, а щёки Арриэтты от зимнего солнца и вовсе рдели здоровым румянцем.

Так прошло пять дней, и всё переменилось: сильно похолодало, и снова пошёл снег. Его наметало в высокие воздушные сугробы, слишком лёгкие и сыпучие, чтобы на них могла удержаться спичка, не то что добывайка. Под и Арриэтта оказались прикованными к дому и большую часть времени проводили теперь рядом с Хомили в ботинке. Овечья шерсть не давала им замёрзнуть, но лежать там в полутьме было скучно, и часы тянулись мучительно медленно. Иногда Хомили будто просыпалась и рассказывала истории из своего детства. Её не заботило, интересны ли они слушателям, – всё равно деваться некуда.

И наконец наступил день, когда кончились все запасы.